Младшая сестра

Эндо Сюсаку

– Отнеси это мясо в кухню.

Я понял, что у Лебедева есть жена и дети.

– Если вы не против, – каким-то горестным тоном произнес он, – мы могли бы побеседовать в кафе, это здесь рядом.

Лебедев шел, с трудом волоча свою искусственную ногу. При каждом его шаге уныло позвякивали

металлические части протеза.

– Попал под автомобиль… И вот видите…

– Где же это произошло?

– На соседней площади.

Поляк вынул из кармана брюк грязный носовой платок и обтер лицо.

Заведение, в которое мы вошли, больше было похоже на бистро, чем на кафе. Двое мужчин, по виду рабочие, облокотясь на стойку, потягивали вино. Я сел на столик и заказал кофе.

– Спасибо, я кофе не пью, сердце пошаливает, – отказался Лебедев, продолжая беспокойно бегать глазами, и потом сказал: – Мари очень сердечно ко мне относится.

Мари – так звали мою сестру. Взгляд у Лебедева был усталый, безжизненный. Потертая одежда вся в пятнах. Когда его русые волосы совсем поседеют, он станет очень некрасивым стариком. Черты старческого уродства уже сейчас проступали на его лице. Мне вспомнились те начинающие «служители искусства», которых мы с сестрой видели в кафе на Монпарнасе. Когда-то и Лебедев, несомненно, принадлежал к числу подобных молодых людей, а сейчас это был человек, потерпевший полное фиаско в жизни. Когда я спросил, есть ли у моей сестры артистический талант, он несколько раз утвердительно кивнул головой. Но разве могла иметь какое-нибудь значение его оценка! Да и спросил я, собственно, лишь для того, чтобы как-то поддержать разговор.

Я попросил счет, и Лебедев молча смотрел, как я расплачивался.

Когда мы вышли из кафе, уже совсем стемнело. Мы остановились на тротуаре, чтобы проститься, но не успел я протянуть руку, как Лебедев вдруг робко произнес:

– Значит, вы не против того, что мы с Мари любим друг друга?

На следующий день я покидал Париж. Так же как ив тот вечер, когда я прилетел сюда, моросил дождь. В месте сбора пассажиров взвесили багаж и проверили билет, после чего мы с сестрой прошли в зал ожидания и стали через окно смотреть на моросящий дождь. Я молчал о своей встрече с Лебедевым. Сестра, возможно, о ней знала, но тоже молчала.

«Пассажиров, отправляющихся в Мадрид, просят занять места в автобусе!» – объявили по радио. Я встал и вынул руки из карманов своего твидового пальто.

Когда я теперь снова увижусь с сестрой?! Может, через три года, может, через четыре, а может, и никогда… И я сказал:

– Я виделся с господином Лебедевым.

– Знаю, – невозмутимо ответила сестра.

– А тебе известно, что у него жена и ребенок?… Да и вообще этот человек больше ни на что не способен. Типичный неудачник!

– Я уже тебе говорила, По-тян, что не требую от жизни наград, как ты, – не отводя от меня своих больших глаз, медленно проговорила в ответ сестра. И потом, когда я уже садился в автобус, почти шепотом добавила: – И если мне даже суждено скоро умереть, знай, что я была счастлива.

«Глупая! Глупая!» – твердил я про себя, сидя в автобусе. В то же время я прекрасно сознавал, что не имею никакого права осуждать ее.