Младший брат

Кенжеев Бахыт Шкуруллаевич

— Паскуда!—смеялся Иван.

— Тише, тише. Слушай,—он понизил голос,—как тебе нравится эта девица, только не оборачивайся сразу, через три пары от нас? Рядом со стариком в плаще.

— В желтой футболке? Очень ничего. А что твоя Наталья? Их еще не загребли вместе с ее Аликом?

— Никто их не загребет. Только она давно уже не моя, и вообще я через месяц женюсь.

— Смотри, настучу Светке о твоих междугородных звонках и американских красавицах.

— Руки из карманов вынь.

Метров за двадцать до входа в мавзолей очередь сделала

поворот, и ее ощупали взгляды еще четырех в штатском. Миновав двоих молодых солдат, вытянувшихся у окованных медью дверей, Марк с Иваном принялись медленно спускаться в подземелье, после июльского воздуха и солнца ошеломлявшее сухим холодом и полутьмой. Неторопливо, хотя все-таки чуть быстрее, чем хотелось бы самым любопытным, двигалась очередь мимо черных стен гранитного склепа, блестевших искорками слюды, вокруг стеклянного гроба с маленьким, высохшим телом—жалобно закрыты глаза, сморщенные ладошки выпростаны из-под черной ткани, укутывающей ноги.

— Двадцать восемь человек охраны, — сказал Иван, когда они вышли из склепа и направились вдоль кремлевской стены.—Контролируют практически каждое движение. Помнишь, как эти штатские очередь под локоточки направляют, все приговаривают: «Ш! ш! ш!»

Расталкивая очередь, словно два миниатюрных танка, к ним подбирались дантист с женою.

— Марк,—взволнованно заговорил мистер Файф жидковатым своим баском. — Мы тут заспорили с Агатой. Скажи, пожалуйста, это действительно Ленин?

— А кто же еще?—привычно отвечал Марк.—На Рузвельта или Линкольна он явно не похож.

— Я не о том! Это не восковая фигура? У мадам Тюссо он, конечно, гораздо живее, но фактура очень похожая. Я сам врач, и я думаю: разве возможно целых пятьдесят лет так сохранять человеческую плоть?

— Прямо не верится,—вставил, подвернувшийся Коган.

— Ну, во-первых, сохранением тела Ленина, скажу вам по секрету, господа, занимается крупный научно-исследовательский институт. А во-вторых, разве дело в плоти? Главное—это идеи Ленина. А они, как видите, живут и побеждают. Кстати, возле Кремлевской стены тоже лежит куча знаменитостей. Под этим вот камнем Сталин. В самой стене тоже могилы, но там уже только пепел. Ты что хотел сказать, Иван?

— Да все размышляю об этой мумии... Марк искоса посмотрел на товарища.

— Пижонишь, Истомин. Неужели у тебя ни капли благоговения? Оглянись, сколько тысяч народу за нами идет. Всю ночь в очереди стоят ради этих полутора минут. Что-то в этом есть, а?

— Разве это народ? Народ—это мы с тобой, а точнее—Яшка с Владиком. Остальные—толпа, быдло, плебс.

Как некогда в мастерской у Глузмана, Марк вдруг поймал на себе недвижимый каменный взгляд сталинского бюста. Так же мгновенно миновало это наваждение, только холодок внутри остался—не страха, нет, просто легкого неудобства.

— Чтобы на «Жигули» несчастные записаться,—шипел Истомин,— твой народ по трое суток в очереди стоит, костры ночами жжет у магазинов. Подумаешь, полночи! И кто стоит-то? Берет какой-нибудь замордованный ярославский отец семейства

фальшивый бюллетень за десятку и отправляется в столицу за продуктами. В гостиницу и соваться не стоит. Что ж—до рассвета промается на вокзале, а там, благо магазины еще закрыты, и попрется к Кремлю очередь занимать... Отстоит. Поглазеет на свою мумию. Вернется в свой нищий Ярославль, напьется и выдаст другу-слесарю сокровенное: «Если б только Ленин был жив!» Вот тебе и весь твой народ, прав Розенкранц. Ох, хорошо бы взорвать этот склеп к чертовой матери!—вдруг сказал он.

— Тише,—побледнел Марк.

Могилы остались позади, американцы уже обогнули мавзолей и старательно вытягивали шеи, дабы ничего не упустить в предстоящей смене караула. И дождались — без трех минут одиннадцать показались из Спасских ворот двое часовых во главе с разводящим. Отлично был у этих ребятишек поставлен строевой шаг, только примкнутые штыки торчащих вверх винтовок слегка покачивались на ходу, а может, так оно и было задумано. С первым ударом курантов они уже замерли лицом к лицу со старым караулом, а там по еле слышной команде разводящего мгновенно поменялись с ним местами. Точно так же печатая шаг и глядя перед собою, их предшественники направились вдоль Кремлевской стены к Спасским воротам.

— Какая сила!—-раздалось за спиной у Марка.—Как все здесь впечатляет! Марк, скажи мне, пожалуйста, вот которые сейчас заходят в этот великий исторический памятник, они ведь правда рядовые, обычные советские люди, которые много-много часов простояли в очереди, чтобы только повидаться со своим вождем?

— Разумеется.

— Как я их понимаю! Он спас Россию! Спас! От войны с Германией, от гражданской войны, от эксплуатации царей, он сделал ее первой державой мира!

— Наверное, все-таки второй, Хэлен?

— Какая разница, Гордон!—всплеснула Хэлен худыми руками в позолоченных кольцах.—Формально—второй, а на самом деле никакой Вьетнам тут невозможен и никакой Уотергейт, потому что вера в идеалы — они сотни лет подряд, обливаясь потом, да, именно потом... и кровью тоже... пахали землю для кучки помещиков... а теперь...

— А я, знаете, люблю вечерком выпить банку-другую пива,—вдруг сказал Коган.— Пошел вчера искать его по гостинице. И не поздно было, часов девять. Одни буфеты закрыты, в других пивом и не пахнет. На шестом этаже дали мне из-под прилавка одну бутылку, два доллара содрали—рублей брать не захотели. А пиво жиденькое и теплое к тому же. До сих пор в номере стоит недопитое.

— Мы, американцы, слишком избалованы,—оборвала его Хэлен.— Не говорю уж о том, что своим процветанием наш правящий класс обязан страданиям негров, индейцев, женщин, рабочих и фермеров. Дело не в каком-то пиве, которого я, например, не пью вовсе. А в осмысленности общественной жизни, в единстве, которое дороже любого пива. Вот взгляните: Иван, друг нашего Марка, отпрашивается со службы, отрывает время от научных исследований, чтобы посмотреть на своего великого вождя. Разве это не типично? Не убедительно?