Млава Красная
Шрифт:
– И всё равно врёт, врёт англичанин, не может не врать! – никак не останавливался василевс. – Иная ложь сильнее целого корпуса, если штаб духом падёт да уверует, что, мол, «всё пропало».
– Надо ждать реляции Шаховского, государь.
– Сам знаю, что надо!
– А пока ждём, отправить вперёд по Ливонскому тракту хорошую команду со свежими конями и дохтуром. На случай, если с фельдъегерем по такой погоде чего приключилось.
– Хорошо решил, – одобрил государь. – Отправляй, да не мешкай.
– А что же с фон Шуленбергом? Если и он с теми же известиями?
– Х-ха! –
Глава 10
Анассеополь
5 ноября 1849 года
1. Особняк графини Левенвольде
Мокрые львиные морды сочувственно морщились, и Зюка украдкой погладила серый камень. Катающих шары гривастых котов она любила с детства. Тогда поездки к «бабушке Варваре» казались праздником, ведь у неё жили настоящий арапчонок, говорящий попугай и обезьянка в алых шароварах, которая гоняла обруч да качалась на качелях. Жако и Петрушу бездетная графиня держала для многочисленных внучатых и правнучатых племянников и племянниц, себе же грозная дама оставила литераторов, и это было намного хуже.
– Зюша, душенька моя драгоценная, – пророкотала Варвара, протягивая затянутые в чёрный шёлк руки. – И ты, Авксентий… Давно тебя не видела, всё петушишься?
– Кукарекаю помаленьку, – папенька, как всегда при виде Варвары, потупился. Государевой тётки он боялся, хоть и не так, как самого государя. – А вы, вижу, всё цветёте, как розан…
– Все розаны отцвели ещё при твоём батюшке. – Старуха сурово свела по-прежнему ещё соболиные брови, но ей было приятно. – А где Геннадий? Напаскудил, да в кусты? Сказано ж было прийти и извиниться перед Гаврилой Дмитриевичем…
– На дежурстве Геннадий, – быстро сказал папенька, косясь на дверь, за которой пили кофий Варварины гости, – во дворце…
– Ой ли… – начала графиня, и Зюка не выдержала.
– Варвара Виссарионовна, – голос противно задрожал, пришлось заговорить быстрее и громче, – Геда просил не гневаться, но велел передать, что не станет к вам ездить, опасаясь за безопасность господина Чудинова.
– Ишь, каков зверь! – В тёмных глазах мелькнула смешинка. – И ты под стать… зверушка. Ладно, сама такая была, да укатали сивку. Авксентий, дай руку, пошли к гостям.
2. Особая его василеосского величества. Собственная Канцелярия по благонадзорным делам
– Куда прикажете, ваше высокопревосходительство?
Николай Леопольдович только сейчас сообразил, что, второй раз на дню выйдя от государя, так и не сказал Трофиму, куда ехать. Надо бы домой, устал, сердце щемит не по-хорошему, но и дел несделанных не отменишь. Сейчас, ближе к вечеру, как раз и начнут поступать присланные конной эстафетой донесения, Феоктистов примется их разбирать, и он, Тауберт, конечно же, не удержавшись, присоединится.
– В канцелярию, голубчик, – вздохнул шеф жандармов, откидываясь на подушки.
Анассеополь и Ладожская першпектива мокли под ледяным дождём, разогнавшим и любителей вечерних променадов, и вездесущих уличных мальчишек. Даже погони Шаховской курьеров с донесениями не только в столицу к государю, но и до «первой вышки», донесение так бы там и осталось: дождь, туман и снег делают оптический телеграф бесполезным… Знал бы фон Пламмет, что своей наглостью достиг того, чего несколько лет не могли добиться виднейшие сановники государя российского: электрическому телеграфу в Анассеополе быть! Только цена уж больно велика.
Подрессоренная коляска катила ровно, и Николай Леопольдович закрыл глаза.
Устал. Очень устал. А тут ведь не только Ливония с прячущейся за «наёмниками» Пруссией, не только карбонарии доморощенные с дураками неизбывными. Тут и нечистые на руку поставщики, и всем довольные казённые приёмщики, и прочее, и прочее, и прочее… Даже не спи ты вовсе, даже раздвоись, на всё не хватит.
Люди нужны. Проверенные, такие, как Феоктистов. Да только давно не бывал ты под пулями, друг Никола, а где ещё по-настоящему человека проверить можно? Эх, эх, прогуляться б, как встарь, под тёплые звёзды, в звонкую степь, чтоб всё просто и понятно, без экивоков, намёков да последствий политических…
Коляска катила, всесильный Тауберт сидел, откинувшись на спинку и прикрыв глаза. Мысли не могли отрешиться от разговора государя с лордом Грили, и всё яснее становилось, что игра затеяна отнюдь не берлинская и даже не только лондонская. Пахло тут Буонапартовой «единой Эуропой», воняло даже, и запах сей Николаю Леопольдовичу не нравился совершенно. Пришла мысль, что, пока денег из бюджета дождёшься, пока у графа Юмина их выбьешь, проще будет, как с Гусиковским, в собственный карман залезть, ну, или у Васьки одолжиться. Поздно, эх, поздно принялись сеть заграничную плести, едва ли не позже всех остальных держав. Василевс Кронид, двунадесяти языков победитель, благороден был, чтобы иначе о покойном не сказать, а каков поп, таков и приход. Не хватало у старика Карачаева пороху – шантажировать, прижимать к стенке запутавшихся и растерявшихся, безжалостно выдаивая у них сведения.
Готовые хоть друга продать, хоть королеву, хоть душу, вроде гентельмена и эстета Сэммиума Уорфилда – не забыть бы стребовать отчёт, что же именно отпишет на Даунинг-стрит лысый Грили, – попадались нередко, но вот нужный товар бывал у них не всегда. С продажной английскою шкурой повезло, и то, что вышло сие именно везением, а не итогом кропотливой и умной работы, Тауберта беспокоило. На везении далеко не уедешь, оно вроде солнышка осеннего: может, пригреет, а может, и нет; жить же надо и под дождём, и под снегом. Дом надо строить – прочный, надёжный дом с печью, забором, цепным псом, чтоб за версту разбойников чуял… Чтоб не объявился у границ державы якобы воюющий в Испании чужеземный генерал, не застал врасплох, и уж всяко чтоб не от аглицких секретарей задним числом о том узнавалось.