Млечный путь (сборник)
Шрифт:
Стояла, смотрела в пол, мяла пальцами старую, застиранную косынку.
— Куды ж нам теперь? Дети у меня…
Лидия Федоровна спохватилась, взяла ее за руку.
— Что вы, что вы! Конечно, поместимся! Да и нам помощница нужна. Одним санитарам не справиться.
Старуха не слышала разговора. Подошла, затрясла в воздухе длинным узловатым пальцем:
— Говорили: уходи подобру-поздорову — не слушала! Тогда лето было. И в овине жить можно!
Воронцова обняла беженку, увела за печку.
— Здесь и живете?
— Здесь и живем. Младшие на печке. Когда свободно. Я — на лавке, Миша — на полу. Да вы
— Живите. А правда, что вы Грошевым родственники?
— Дальние.
Поздно вечером пришла румяная веселая Варвара. Обломком гребня долго расчесывала густые сбившиеся волосы.
— Сегодня опять вчерашний лейтенант приставал с глупостями. — Отодвинула в сторону зеркальце, разглядывала себя со спины. — И чего надо — не пойму!
Старуха загремела чем-то в своем углу, с сердцем отбросила в сторону попавшийся под руку ухват.
— Сама виновата! Не пяль глаза на каждого, бесстыдница! Есть один, и остепенись! Какого тебе еще надо?!
— Я? Пялю? — изумленно пропела Варвара. — Очень надо! Вы, маманя, не треплитесь, коли не знаете! — и пошла к себе за занавеску.
Глаза ее при этом блестели как-то по-особому, и даже на вошедшего в эту минуту Галкина посмотрела доброжелательно. Все-таки мужчина…
Воронцова ее не осуждала. Варвара была из тех молодаек, которые, еще не пожив, уже успевали овдоветь. Им, познавшим мужскую ласку, было труднее даже, чем тем, кто ее так и не успел узнать. Не удивительно, что такие, как Варвара, улучив момент, нет-нет да и прошмыгнут в батальон. Посидят, поворкуют под кустиком, пока старшина или комбат не прогонит… Не до хорошего! Посидеть бы просто, прижаться щекой к жесткому сукну шинели — и то большое счастье! Трудно любить на войне, но еще труднее быть любимой.
Понимая, что не заснет, Воронцова встала с топчана, накинула шинель и вышла на улицу. Ноябрьская ночь бросилась в лицо усталым холодным ветром.
2
Старшему Савушкину, Мише, лет десять. Держится он солидно, говорит неторопливо и мало. По всему видать: подражает мужчинам.
Без него Савушкины за стол не садятся. После обеда Настя обычно устраивается в уголке, что-нибудь перешивает из старого либо штопает, а Миша принимается оделять младших подарками. Неторопливо и раздумчиво вынимает из карманов игрушки. Кому достанется стеклянная гильза, а кому и целый патрон. Не забывает и себя: раз принес запал от гранаты и уселся с намерением, как видно, разобрать его. Случайно оказавшийся в это время в избе Галкин увидел, отобрал. На глазах испуганной Насти показал, что это за штука и для чего служит…
— Горе мое! — сказала Настя. — Вроде и большой уже, а ума еще как у Петьки! Тот в войну играет и этот… Пошли с ним вчера за картошкой, нашли целый бурт. Только принялись набирать, а немец — вот он, рядышком! Стоит под деревом, на нас смотрит. Я — мешок в руки и бежать, а мой-то пострел лег в межи в немца из лопаты целит, ровно с пулемета. «Отходи, говорит, мама, я твой отход прикрою». Насилу увела! И смех, и грех, право! Спасибо, немец сознательный попался, не стрелял…
— Куда же вы за картошкой ходите? — спросила Воронцова. — На передовую?
— Куды ж больше-то? Здесь поближе все люди посбирали, а там на ничейной полосе ее в земле много остается.
— Убить могут.
— Ничего, теперь тихо. Мы ведь, когда стреляют-то, не ходим…
Картошку ели все вместе, окружив стол плотным кольцом. Солили экономно, просыпанную соль подбирали языком.
— А мясо в армии дают? — вдруг спросил Петька.
— Дают, — ответил Галкин, — иногда…
— Почему иногда? — спросила Фрося.
— Кончится война — каждый день давать будут.
— А бабка Ксения говорит, тебе и сейчас дают.
— Ксения говорит? Ну, раз говорит, значит, и вправду дают.
— А почему ты нам одни сухарики приносишь?
Галкин поперхнулся картофелиной, встал из-за стола, напился в сенях холодной воды и ушел к себе в роту.
Настя сказала укоризненно:
— Ну вот, ни за что обидели хорошего человека!
Ко всем, кто приходил в избу Грошевых, она относилась одинаково: по-матерински ласково и дружелюбно. Было в ней так много от жены, матери, сестры, что встретившийся с ней впервые через несколько минут начинал чувствовать себя как дома. Когда она, собрав вокруг себя ребятишек, начинала проникновенно и неторопливо: «В некотором царстве, в некотором государстве…», ее слушали все, кто находился в это время в комнате. И хотя большинство сказок было давным-давно знакомо, слушали с удовольствием. Тихий, ласковый голос успокаивал, отрывал от надоевших будней войны, протягивал незримые нити к бесконечно дорогому, далекому, оставшемуся за огненной чертой…
А вечером, позвав Мишу, она уходила с ним к переднему краю. Возвращались поздно, иногда под утро. Принесенную картошку ссыпали в выкопанную в огороде яму.
— Наберем полную, — говорила Настя, — на всю зиму нам с вами хватит.
Ее младшие, едва проснувшись, топали в огород смотреть и возвращались радостные.
— Во, сколь осталось!
Грошевы к затее Насти относились серьезно.
— Экую прорвищу запасает! — ворчала старуха. — Ровно век здесь жить собралась!
Когда Насти не было дома, подходили к мешку, брали в руки крупные клубни.
— Из Апатьевских буртов, — говорила уверенно бабка. — Там, слышно, немцев вчерась погнали…
— И не из Апатьевских, — возражала дочь. — Из-под Старкова картошка. Вон глина на ей. А в Апатьеве скрозь песок.
И каждый раз старуха начинала осторожно:
— Сходила бы ты с ней, посмотрела. Может, и не так страшно…
— Иди сама, коли жить надоело! — отвечала Варвара.
— Настенка-то ходит…
— Настенке все равно помирать. Придут немцы — первую повесят за мужа-комиссара, а мне еще пожить охота.
3
Настя погибла в один из дождливых дней в начале декабря. Маленькая, худенькая, словно подросток, лежала на той самой лавке, на которой спала раньше. Впервые Воронцова видела ее без платка. Белокурые жиденькие волосы откинуты назад, светлые глаза чуть приоткрыты и смотрят на мир серьезно и задумчиво. Одна нога в ботинке, другая — разутая, в одном чулке с прорванной пяткой.
Размазывая слезы по лицу, Миша говорил:
— Подошли мы к тому месту, где раньше брали, а там пусто. Кто-то до нас поспел. Маманька и говорит: «Ты посиди тут, а я пойду посмотрю другое место». И не пришла…