Млечный путь (сборник)
Шрифт:
— Спасибо… — а подумав, добавил: — хозяин.
— На здоровье, — ответили ему.
— Что за хутор? — спросил он, помолчав. — Или, может, деревня такая маленькая? Или поселок? А далеко ли отсюда до Ворошиловского?
— Заимка это, — ответил мужик. — А до Ворошиловского верст двадцать будет.
«Неужто я столько пробежал?» — с радостью подумал Шкет. Ворошиловским назывался поселок при третьем ОЛПе, из которого он бежал.
— Ну и как же тебя звать-величать? — спросил мужик, а помолчав, добавил: — Или, может, у вас, как у собак, клички?
«Расколол! — ахнул Шкет. — Расколол,
— Владимир я. Владимир Ильич Петров.
— Ишь ты, — удивился мужик, — фамилию вспомнил! А статья у тебя какая?
«Точно надзиратель! Может, и сейчас еще служит».
— У меня-то? Так указник я… Был то есть. Вот срок отбыл… «Сейчас справку об освобождении потребует!» Но мужик ничего не потребовал. Усмехнувшись в усы, сказал:
— Ладно, переспишь у меня ночку, а там поглядим, что с тобой делать.
Он поднялся — огромный, кряжистый, кудлатый, с сильной проседью в волосах и бороде, головой, почти касающейся потолка.
— Сколько же лет тебе? Пятнадцать? Или, может, все семнадцать?
— Я… взрослый уже… — зачем-то произнес Шкет.
— Взрослый? А ты на себя в зеркало глянь!
Шкет привстал, повернулся и глянул в висящее на стене засиженное мухами старинное, в раме тяжелой зеркало. Оттуда на него и в самом деле смотрел не взрослый человек, а подросток с длинной тощей шеей, торчащими в стороны большими прозрачными ушами, словно крыльями летучей мыши. Глаза тоже стали другими — огромными, испуганными, как у той женщины в деревне, которая его заложила…
И еще он увидел за своей спиной ту самую женщину в сером платье. Она смотрела на него с жалостью, по-старушечьи подперев щеку ладонью. «Видно, я в самом деле смахиваю на доходягу-малолетку, — подумал Шкет. — Ну и хрен с ними: малолетка, так малолетка…»
— Насмотрелся? Ступай за мной! — мужик шагнул через порог.
Пробираясь в темноте, Шкет снова ощутил уже знакомый запах трав, но сейчас к нему примешивался еще один — запах копченой свинины! Его Шкет слышал только раз в жизни, когда блатные, похитив на кухне свиные ножки, обжигали их на костре…
— Входи! — произнес хозяин, отворяя еще одну дверь. Он легонько подтолкнул Шкета в спину и захлопнул за ним железный засов. — В углу тулуп возьми, накройся и спи, утром разбужу, — и уже кому-то другому: — Лежать, Джек! Стеречь!
Почувствовав холод, Шкет нашарил в углу тулуп, завернулся в него, согрелся и хотел уснуть, но беспокойные мысли прогнали сон. Кто хозяин заимки? Лагерный надзиратель или ссыльный? Общение с культурными зэками научило его многому. Бородач говорил не по-чалдонски — этот говор Шкет знал. А вот вел себя по-надзирательски: впихнул в чулан и запер на засов. От мыслей таких, а может, от тулупа стало ему жарко. Из веников соорудил себе подобие тюфяка, улегся с удобством и накрылся тулупом. От съеденного мяса в животе приятно грело, но от обильной еды поднялась икота. При первых ее звуках лежавший за дверью волк поднялся и стал принюхиваться.
— Вот тебе, падло! — сказал Шкет, как если бы имел дело с человеком. — Ты, небось, каждый день мясо жрешь.
Вспомнив о жирных щах, он зажмурился и почесал живот. За всю лагерную
Понемногу посторонние звуки стали для него понятными: вот шумно вздыхает корова, мочится в навозную жижу и снова вздыхает, вот заблеяла овца, застучала копытцами в досчатую загородку, трижды протяжно зафыркала лошадь, скребла копытом по деревянному настилу. Время от времени хрюкали и дрались потревоженные во сне свиньи. Однако ж хозяйство у бородача! Полежав без сна довольно долго, он поднялся и стал по привычке ощупывать стены и потолок. В том, что завтра его отправят обратно на ОЛП, он был уверен. Но возвращаться туда не входило в его планы. Тот кореш, что помог ему бежать, дал адресочек в Абакане, где, по его словам, можно залечь на дно до весны…
Ощупывание стен ни к чему не привело, кроме того, что мохнатый сторож за дверью стал проявлять беспокойство: метался, царапал дверь и даже подвывал. И опять Шкет подумал, что этот все-таки лучше, чем овчарка. Она бы подняла лай, и тогда бы Шкета непременно побили. К тому же волк для него — родная душа в отличие от зверюги-овчарки. В том, что на Мохнача охранники натравили овчарку, он не сомневался.
Проснулся он от грохота железного засова и в полусне подумал, что находится в камере Красноярской пересыльной тюрьмы — там так же гремели засовы. Через секунду-другую вспомнил все и нехотя поднялся. В глаза ударил свет лампы.
— Выходи! — приказал невидимый в темноте бородач. — Сходи по нужде в хлев и иди в избу, Мария тебя покормит.
Шкет сходил в хлев, помочился на копошившихся под помостом уток и прошел в избу. Неотступно следовавший за ним волк остался за дверью.
— Доброго здоровья, хозяйка! — сказал, глядя в спину суетившейся у печки женщине.
— И тебе доброго здоровья, — ответила женщина, выпрямляясь.
У нее в руках Шкет увидел вчерашнюю миску, из которой торчала ложка. На этот раз его потчевали гречневой кашей с мясными гренками. Шкет съел кашу, вылизал миску, а хлеб спрятал за пазуху.
— Спасибо, хозяюшка, — произнес вторично чужое для него слово.
Вместо ответа женщина взяла миску и вновь наполнила ее кашей, выставив на стол еще и кружку молока. Шкет с еще большей быстротой съел и выпил все и уставился на хозяйку — вдруг да еще чего даст? Но она, хоть и смотрела на него с жалостью, ничего больше не дала, возможно, потому что в избу вошел бородач, одетый в нагольный полушубок и шапку-малахай.
— Дай-ко и мне чего-нибудь, — сказал, садясь на лавку и снимая малахай.
Ел он то же самое, что и Шкет. А женщина так же стояла возле печки. Поев, он сказал буднично спокойно, словно задолго до этого все обсудил с гостем и получил его согласие:
— Для начала вычистишь хлев — вилы в углу, трехрогие. Потом наколешь дров — топор даст Мария. Когда закончишь, скажешь — поедем за сеном.
Сказав это встал, нахлобучил малахай и шагнул через порог.
— А если сбегу? — вдогонку крикнул Шкет и ужаснулся сказанному: сейчас снова запрут в чулан!
Но хозяин даже не удостоил его ответом. За него ответила женщина: