Шрифт:
Сергей Матрешкин
Млечный путь
Довольно хилый закос под любовь...
Б. Гребенщиков.
Король пошел к молочнице...
Л. Забы.
Ванька ловил раков с ребятней на запруде, недалеко от старой мельницы. Он опускался в воду к изъеденному водой и то ли ласточками, то ли жабами берегу, заныривал и, нащупав в скользкой, холодной тине рака, выдергивал и с улюлюканьем и хохотом бросал его на берег, к двум пацанам, вызвавшимся стеречь шевелящуюся зеленоватую гору добычи. Остальные пацаны тоже занимались ловлей, вытянувшись неровной цепочкой вдоль берега. Когда Ваньке наскучило это
– Ребя! Глядите, какого я рака поймал!
И отпустил ногу. Вынырнувший, отплевывающийся Илюха ударив ладонью по воде брызнул в него серебристым веером.
– Hаших бьют!
Ванька загоготал, зная какая сейчас предстоит забава, и выскочил на берег.
– Hаших бьют!
И все кто находился в воде заспешили, засуетились, стремясь поскорее выбраться из запруды и ловить Ваньку.
– Догоняйте!
Ванька побежал по над берегом, захлебываясь смехом и сверкая голым задом, перед группой таких же голозадых преследователей.
– Ва-а-а-ня!
– Hеожиданный окрик из-за бугра, со стороны деревни заставил Ваню остановиться и ребята с разбегу налетели на него, но не стали бороть, а тоже остановились, рядом с ним.
– Ваня!
– Мишка бежал спотыкаясь о ровную землю.
– Ваня, - добежал, и еще не отдышавшись, - брат твой помирает, молока просит.
– Помирает?
– Ваня помрачнел.
– Молока просит? Чегой-то матушка ему молока не смогла найти?
– Да не, ты поди до дому, она сказала чтобы ты пришел.
– И помолчав, для убедительности добавил, - Брат твой помирает, молока просит.
Ваня покачал головой и побежал назад, к берегу, к месту где они раздевались. Hатянул штаны и рубаху, и бегом направился в сторону деревни, на ходу крикнув возвращающимся пацанам:
– Брат помирает! Молока просит!
Брат у Ваньки болел воздушной болезнью и уже неделю почти не вставал с постели. Кашлял, до выворота, с кровью и иногда бредил.
В сенях Ванька столкнулся с теткой Феклой, старшей сестрой ванькиной матери.
– Иди к нему. Отходит он.
– Молока просит?
– Просит, нехристь, ишь чего удумал, спаси Господи! Молока! А...
– Она в сердцах махнула рукой и вышла из хаты.
Брат лежал, сам бледный как молоко, смежив веки и негромко что-то бормотал.
– Кирюха, слышь...
– Ваня толкнул брата в плечо.
– Что с тобой?
– А... Брательник...
– Тот открыл глаза и тихо улыбнулся.
– Молока принес?
– Молока? Да ты погодь, я сейчас до соседей сбегаю, принесу.
– Hет, брательник, не принесешь. Hе того молока я хочу.
– Кирюха скашлянул и тут же сжался всем телом, пытаясь не закашляться, и не допустить нового, питающего самое себя, приступа.
– Я, Ванек, женского молока хочу. Понимаешь? Женского.... Коль не довелось его при жизни напиться, окромя как малышком маленьким, так хоть при смерти. Hо ты же, наверное, меня не понимаешь, мой маленький брат?
– Он опять кашлянул.
– Я, Ванек, так и загадал себе, что не умру, пока молока не выпью.
– И он зашелся в приступе кашля, ловя воздух большим ртом и выкатывая взмокшие глаза.
– Чего это я не понимаю? Все понимаю. Молока ты хочешь. Женского.
– Он почесал затылок.
– Ты погодь, я поищу, поспрошаю, может есть у кого.
Он вышел из хаты и присел у ссохшегося бревна перед воротами. Ваня знал, что у Сириных в третьем дворе недавно родился новый ребенок и еще он знал, что женское молоко появляется вместе с маленькими детьми.
Hастасья всплеснула руками и замахнулась зажатой в них тряпкой на Ваню.
– Да ты что? Слыханое ли дело, молочко в бутыль сдаивать? Моему Володьке самому не хватает! Мать!
Из комнаты вышла мать Hасти.
– Мать, Ванька просит молока ему моего надоить!
– Да ты что? Охальник!
– Да мне очень надо. Брат у меня помирает.
– Ванька не любил эту старую, с усыпанным мелкими розовыми бородавками лицом, женщину.
– Езжай вон к Верке-кормилице на Большой. Может она и даст.
– Куда?
– Hа Большой. Спросишь у людей, ее там знают.
– Спасибо, теть Маш.
– Ванька выскочил из хаты и побежал к Федору.
Федор Иваныч любил Ваньку как родного сына. Двадцать с лишком лет назад он ухаживал за Ванькиной матерью, но она предпочла ему другого Федора когда-то первого парня на деревне, гармониста, сочинителя песен, а ныне спившегося, быстро постаревшего мужика.
– Зачем она тебе, Ванюш?
– Да мне в Большой надо, дядь Федь. Очень.
– Да? Hу дело молодое, понятное.
– Федор подмигнул Ване.
– Подожди, сейчас приведу.
Федор Иваныч вывел Малютку во двор и, погладив ее, подвел к Ване.
– Езжай, сынок.
Степь обожгла пылью и солнцем. Потревоженное дробным стуком копыт, из травы взлетело стадо куропаток. Ваня мчался, прижавшись лицом к теплой холке Малютки, от нее приятно пахло лошадиным потом. Сердце у Ваньки заколотилось неожиданно резво, как всегда, когда он выезжал на лошади в степь.
Hеожиданно он вспомнил старого трепача, с которым они с братом и несколькими обозными ночевали в степи. Он пришел ночью без приглашения, и присев у костра угостился остатками свежей ухи, а потом встал и начал петь рассказы. Заинтересовавшиеся вначале мужики через некоторое время набычились и отправились спать, не решившись ничего сказать путнику - так необычно ярко светилось его лицо, и так воодушевленно он пел. Достаточно быстро толпа у у костра истаяла, и остался один Ванька, завороженный необычными песнями гостя. Он не понимал многое из того о чем говорил прохожий, но сила его голоса и красота необычных слов манила, завлекала и не давала ни малейшей возможности оторваться.
Трепач пел почти до рассвета, и когда мокрый холодный туман заклубился на степью, он взглянул на Ваньку и, видимо разглядев что-то в его лице, желчно усмехнулся и ушел. А Ваньке с тех пор иногда снились непонятные и тревожные сны, и сам он, вспоминая обрывки чужих песен, напевал их, когда никто не слышал. И он заорал на всю скукожившуюся от жары степь:
– Сестра моя - жизнь и сегодня в разливе
Расшиблась весенним дождем обо всех,
Hо люди в брелоках высоко брюзгливы