Мне 40 лет
Шрифт:
— Имя. Фамилия. Год рождения. Место жительства. Чем болела? Только не ври, что ты его в первый раз видишь! Ко мне почему-то на улице не пристают с такими предложениями!
Несмотря на семнадцать лет, я уже понимала, что женщина, к которой не пристают на улице с предложениями, изо всех сил не будет оказывать помощь той, к которой пристают. И никакая клятва Гиппократа не поможет. Но я потеряла много крови, у меня кружилась голова, и я плохо соображала. Мне казалось, что если я умоюсь холодной водой, то боль станет легче.
— Можно, я умоюсь? — спросила я.
— После того, как заполним карту, — ответила она зевая.
Это был предел. Я встала и, покачиваясь,
— Открой! Дура! Открой! Руками в лицо не лезь, пластику придётся делать!
Задвижка вылетела, и молодой парень в белом халате силой потащил меня в кабинет.
— Не трогайте меня! Мне от вас ничего не надо! — вопила я.
Он толкнул меня к зеркалу, и под своими накрашенными глазами я увидела жуткое сине-коричневое месиво. Носа не было вовсе. На его месте была какая-то открытая рана, и из неё аккуратно струилась кровь, В глазах у меня потемнело, всё закружилось, закачалось, и парень подхватил меня и уложил на кушетку.
— Терпи, моя милая… Терпи, моя хорошая… — приговаривал он, а сам возился руками в том, что ещё недавно называлось моим лицом. Через несколько часов все кости на нём были собраны, но всё, что составляло пространство между глазами и ртом, было составлено из мелких кусочков. Физиономия была забинтована и заклеена так, что я не могла ни говорить, ни плакать. Я достала паспорт и показала парню в белом халате фотографию.
— Это ты, что ли? — удивился он.
Я опустила глаза в знак согласия.
— Красивая была девочка. Ну, я что мог, то сложил. Только рана на переносице странная. Кастетом били?
Я показала, что на пальце у обидчика был массивный золотой перстень, какие обожает быдло. Этот шрам заметен до сих пор.
Месяц я провела в бинтах и самых мрачных предчувствиях. Боялась лица, с которым предстояло жить. Конечно, раньше было лучше, но сейчас тоже люди не пугались. Нос стал асимметричным и с горбинкой, центр физиономии стал неподвижным, как маска, но обошлось без пластической операции.
— Вроде ты, а вроде не ты, — говорили знакомые.
— Как хорошо собрали, — сказал профессор в Институте красоты. — Вот уж не думал, что в Первой градской из такого лома могут лицо сделать, обычно они мне присылают всё набекрень.
Я начала разыскивать спасителя — ничего не получилось.
— Студент какой-то, как мы его найдем? Много их тут обалдуев крутится, — ответили во всех инстанциях больницы. Низкий поклон, если он прочитает эти строки.
Казалось, за те три года мужчины отметились на всех частях моего тела и духа; логично было бы стать мужененавистницей. К счастью, я ею не стала. Начиналась весна, бродила кровь, надвигались вступительные экзамены. Я попала в Дом литераторов, выпивохи за столиками в пёстром буфете в очередной раз пообещали мне большое будущее. Я снова печатала стихи на отцовской трофейной «Олимпии» и отправляла в редакции и на творческий конкурс в Литературный институт.
Из института пришло письмо. «Внимательно рассмотрели ваши работы. Есть интересные находки, смелые решения, свежие эпитеты. Но в целом стихи сыроваты. Присматривайтесь к жизни, больше пишите. Ждём ваших новых работ». Это они писали под копирку.
Из редакции пришёл такой разгром, что я, в принципе мало плачущая, прорыдала всю ночь. Через год купила поэтическую книжку автора рецензии, морфлотско-комсомольского молодчика, и чуть не просмеялась всю ночь. Сам он оказался бездарен как пень и конъюнктурен как сука. До сих пор иногда
Боря Юхананов любил рассказывать о старшем товарище Лёне Митине. Он был старше нас на три года и вёл экзотический образ жизни профессорского сына, откошенного от армии реальной психиатрией и меняющего вузы и женщин. Он был женат на какой-то дипломатической дочке.
Как тусовочных лидеров нас с Лёней долго науськивали друг на друга, пока наконец встреча не состоялась у меня на Арбате. Компания, состоящая из его и моей свит, с замиранием сердца наблюдала «кто кого», а мы мочили друг друга изо всех сил и выделывались по полной программе. Утром зрители оборвали телефон, чтобы выяснить, «как она его» или «как он её», но были озадачены. На рассвете я и Лёня, обнявшись, уехали в Питер. Режиссёрский ход был настолько грамотным, что нам самим показалось, что мы безумно влюблены. Лёня был высокий, не шибко красивый молодой человек. Он брал другим, работая в амплуа напористого психа. Имея безусловный дар импровизации, в том числе и поэтической, он садился и писал поэму на заданную тему на ваших глазах. Он рисовал авангардистские пятна дурного цвета и так же бойко выдавал их за искусство. Он активно играл на театре, снимался в кино и читал проповеди.
Это была моя первая взрослая поездка. На вокзал меня провожал Днепровский. Это не было стравливанием двух самцов — физик уже перешёл в разряд добрых друзей, и меня волновало его впечатление от нового избранника. Посмотрев на выделывания Лёни Митина, Днепровский вежливо сказал: «Любопытный молодой человек, хотя и несколько эксцентричный». Билетов у нас не было, и Лёня обольстил молодую проводницу байками о том, что мы бежим из Москвы, скрываясь от его жены и моих родителей, что было враньём втройне. Именно его жена и моя мама финансировали поездку. Проводница поселила нас в своём купе, накормила, а сама ушла на всю ночь трахаться в соседний вагон.
С вокзала он позвонил другу-художнику. Художника не было дома.
— Ты предупредил его, что мы едем? — спросила я.
— Как я мог его предупредить, мы с ним виделись два раза в жизни в прошлом году? — спросил Лёня. Увидев, что я впала в ступор, перезвонил ещё раз, повесил лапшу на уши сестре художника, и та пригласила приехать за ключами от дядиной квартиры.
Квартира была на Васильевском острове, а покойный дядя был директором Эрмитажа, о чём извещала мемориальная доска на доме. Квартира была архитектурно витиевата, набита изобразительными шедеврами и не имела ни ванны, ни душа. Уже потом я узнала, что в питерских квартирах и не то возможно, но тогда казалось, что всё это чистый спектакль, поставленный на нас двоих. Кроме самого города, в спектакле принимали участие люди в пивных, бросавшиеся на шею, как только мы заходили, персонажи, знакомящиеся на улице и в музеях, тащившие нас в гости. Видимо, у нас был вид двух влюблённых идиотов и от нас сыпались искры.
И ещё роман сопровождала странная парочка: нездоровая пожилая женщина с непропорционально большой головой, возившая по городу инвалидную коляску с взрослым идиотом. С точки зрения теории вероятности парочка никак не могла попадаться нам на глаза по нескольку раз каждый день в разных кусках города. Может, они вышли на нашу волну и вампирили подле нас. От Питера можно ждать всего, и мы с Лёней, заслышав скрип инвалидной коляски по тротуару, вздрагивали и переглядывались, как семеро козлят, к которым в дверь ломится волк.