Мне нравится все то, что принадлежит другим
Шрифт:
Спустя год до Левши дошли слухи, что тонкого ценителя женской красоты Стефана Радзивилла застрелили кавказские торговцы наркотиками с Черемушкинского рынка. Он с непростительной халатностью отнесся к предложению Левши перевезти в Москву сахарную центрифугу и поставить Альбину на реализацию. Видимо, подозревал, что где-то на вернисаже найдутся покупатели, у которых денег гораздо больше, чем у него и нет аллергии на сладкое. И, вместе с сахарной ватой могут перекупить и самую княгиню Карамель. Неугомонный Стеф все-таки поехал в Таджикистан за ядами, где был в своем репертуаре. На ходу переключившись, он привез в Москву партию афганского героина, но не смог дать ему лад.
«Плавильщик
– Всё закономерно. Стеф откусил кусок, который не смог проглотить и подавился. Герыч шуток не любит. Как только люди научились добывать из мака опий-сырец, лукавый поселился в каждой маковой головке. И тому, кто попытается его перехитрить, остается только проклясть свой день рожденья и умереть. Нечистый дает правой рукой, а левой отбирает. И, вместе с тем, отнимает душу и жизнь. Кто, в любой роли, приблизился к наркотикам на расстояние вытянутой руки, тот вступил в сделку с нечистой силой. И, какой бы радужной не казалась перспектива, итог будет печальным». Если смысл этого абзаца до конца осознает хотя бы один человек, из тех, кому это необходимо, то, может быть, Господь простит автору частицу его грехов.
Проводив Эстебана в последний путь, Карамель недолго оставалась в одиночестве. Возвращаться в далекое Высокополье очень не хотелось и она, познакомившись на очередной выставке с престарелым сенегальским торговцем картинами, вышла за него замуж и уехала в те далекие края, куда не успел довезти, но о которых ей так красочно и поэтично рассказывал неисправимый идеалист и романтик преступного мира Стефан Радзивилл. Туда, где всегда тепло, где круглый год цветет папоротник, стрекочут цикады и розовые фламинго стоят на берегу озера на одной ноге, а босоногие бедуины и берберы бьют в бубен, белозубо улыбаются и пьют кокосовое молоко. Но это всего лишь слухи, за достоверность которых, нельзя поручиться.
Прошло немало времени и, как-то на Покрова, возвращаясь из глубинки, Левша на сутки задержался в Сергиевом Посаде. В привокзальном буфете шла пересменка и он с трудом выхлопотал курицу гриль, салат из вялой капусты и стакан холодного чая. Курица оказалась не совсем свежей, Левша отодвинул ее в сторону, допил чай и собирался уходить. Краем глаза он заметил, что за ним издали, наблюдает, одетый во все черное, пожилой, усталый человек, напоминающий монаха. У этого человека на лице было написано: «подайте нищим, не то обыщем». Левша давно приметил, что такие типы были здесь не редкость. Как только он стал отходить от стойки, бродяга сделал шаг вперед, ни на секунду не спуская глаз с заветной курицы. Он был в полуметре от цели, когда, словно из-под земли, появился тщедушный, с перекошенными плечами очкарик в твидовом пальто. Схватив птицу двумя руками, он скрылся в дверном проеме.
– Опеть пындеокий леставратор из монастыря деру дал. Теперя за ним не поспеешь,- махнул давно не мытой рукой бродяга и добавил не совсем лестное определение.
Эй, Стефан, постой!
– Бросился за беглецом Левша, но того и след простыл. «Скорее всего, я обознался. Это всего лишь совпадение».
– решил Левша.
Он оплатил еще одну полусъедобную курицу, поставил ее на стойку перед бродягой и вышел на перрон, подумав: «Неисследимы пути Господни и неизъяснимы Судьбы Его. Кто познал ум Господень? Или кто был советником Ему. Или кто дал Ему наперед, что бы Он должен был воздать?»
Как-то весной Левша вторично оказался в Высокополье. Прошел дождь и, несмотря на окончание мая, ржавые крыши домов почему-то пахли осенью. И только церковные купола радостно сияли, обогретые тихими лучами весеннего солнца. Было тихо, но где-то на краю села звенели колокольчиками коровы, возвращающиеся с пастбища.
Во дворе,
«Прости Господь грехи мне и рабу твоему Стефану»,- подумал Левша и перекрестился.
Часть третья
Самоубийца, который всё-таки решил жить долго
Удачливый неудачник Штефан Радзивилл исчез навсегда, оставив Левше в наследство, вместе с сахарной центрифугой, и все свои неудачи. На очередном жизненном вираже Левша не вписался в поворот и надолго осел в ПКТ колонии строгого режима.
Маленькая тюрьма на зоне, именовавшаяся помещением камерного типа, куда под Новый год, по оперативно-режимным соображениям, кум (*начальник оперчасти — жарг.) cпровадил злостного нарушителя режима содержания по кличке Левша, насчитывала всего шесть камер и находилась в полуподвальном крыле административного здания колонии строгого режима. Для кума так было спокойнее. В личном деле у него стояли красная и чёрная полосы, означавшие: склонен к побегу и к самоубийству, и такой неспокойный зек был на зоне персоной нон грата. На счету у Левши был всего один удачный побег из таежного лагеря и несколько попыток свести счеты с жизнью. К счастью, неудачных.
Когда-то, очень давно, Левше пришлось провести около года в Матросской Тишине, где было мало еды и свежего воздуха. Но много свободного времени и книг. В этой московской тюрьме находилась самая старая тюремная библиотека и ему попадались уникальные экземпляры с дореволюционными штампами и буквами «ять». На то время он сидел в экспертизной камере, в ожидании обследования в институте Сербского. Публика подобралась разношерстная, среди которой мало ценилась литература и, вследствие этого, большинство книг были в плачевном состоянии. Обложки были затерты временем и людьми так, что нельзя было прочитать название и автора. Корешки растрёпаны, а самое главное, не хватало страниц. Большинство сокамерников не были большими книголюбами и использовали книжные листы не по прямому назначению, указывать которое было бы сложно с точки зрения ценителя литературы.
Попавший в руки потрёпанный томик Левша внимательно осматривал, тюремным клейстером, предназначенным для изготовления игральных карт, ремонтировал переплет, а дальше, по своему обыкновению, шел на прямое преступление. Перечитывал книгу несколько раз, вживался в роль автора, дописывал недостающие страницы от руки на тетрадных листах, и вклеивал вместо недостающих. Если читал эту книгу раньше и помнил содержание, то придерживался официальной версии. Незнакомые произведения реставрировал на свой страх и риск. Вряд ли получалось лучше, чем у классиков, поэтому сокамерники подсмеивались над его «творчеством», считая это проявлением болезни, с признаками раздвоения личности.
Когда пришлось дописывать «Мартина Идена», Левша долго не мог войти в образ Джека Лондона и неверно описал самоубийство главного героя. Перечитав, остался недоволен, вырвал вклеенные страницы и переписал заново. На следующий день его не устроил и этот вариант. За неделю это произошло несколько раз и стало почти навязчивой идеей. Выручил розовощекий, жизнерадостный актер Владимир Долинский, привлекавшийся за какие-то валютные махинации. Левша хорошо помнил его по фильму «Барон Мюнхаузен», где Долинский играл священника. Но, видимо, Владимир плохо вжился в образ и нарушил одну из десяти заповедей «Не укради».