Мне так хорошо здесь без тебя
Шрифт:
– Не понял.
– Картину! Он хочет, чтобы ты сам ему ее привез. Он позвонил с утра, тут была только Беренис, я ему, конечно, потом перезвонил, начал объяснять, что мы не предоставляем таких услуг, а секретарша новенькая и была не в курсе, но… Короче, эти люди очень убедительны.
– Стоп, так ты говорил с ним лично? Это мужчина?
– Ну да, Дэйв. В общем, они берут на себя все расходы и доплачивают тебе еще тысячу евро.
Скрестив руки на груди, я пытался найти в этой затее хоть что-то рациональное. Но не смог:
– Зачем
– Как мне объяснил Дэйв, они последователи какого-то эзотерического учения, которое распространяется на коллекционирование предметов искусства. Им важно, чтобы художник передал свое произведение из рук в руки.
Я вскочил и начал ходить туда-сюда.
– Ну, ты же сам видишь, что все это слишком большое совпадение! Кто еще мог бы захотеть, чтобы я приехал в Лондон, кроме нее?! И как я вообще попру туда «Медведя», он ведь огромный!
– Да, признаю, – согласился Жюльен, ковыряя в зубах. – Все это довольно странно и необычно.
– А если это и правда она? Как мне это понимать?
– Ну, так и понимать, она хочет тебя увидеть. И у нее слишком много свободного времени. Что тут скажешь… Так что, ты готов? Дэйв сказал, что если нет, он откажется от покупки.
Я резко выдохнул и посмотрел в пожелтевший от сигаретного дыма потолок.
– И когда мне надо это сделать?
– Я сказал, что ты в скором времени собираешься в Туссен…
– Ты предложил наш отпуск?!
– Ты все равно будешь в Бретани. Ну, метнешься на пароме туда и обратно. Прихватишь жену с дочкой, заодно навестишь родителей.
– Да, блестящая идея, пусть жена наконец познакомится с бывшей любовницей.
– Короче, подумай. Я обещал дать ответ через два дня.
Я сел.
– Полагаешь, это все-таки Лиза?
– Не знаю, – вздохнул Жюльен. – Раньше был уверен, что нет, а теперь… теперь не знаю.
Некоторое время мы молчали. Я сосредоточенно обгрызал ноготь, Жюльен наматывал на палец спираль телефонного шнура. Потом вернулась Беренис и положила перед нами сэндвичи – с эрзац-крабом для Жюльена и с овощами-гриль для меня. На резонный вопрос мы получили неправдоподобный ответ: «А ветчина закончилась».
Я жевал багет с овощной бурдой и предавался конспирологическим измышлениям. Зачем власти США фабрикуют шитые белыми нитками доказательства наличия у Хусейна оружия массового поражения, если их же люди в Ираке ясно заявили, что оружия нет? Как в уважающей себя булочной может в самый разгар дня закончиться ветчина? Что мне делать, если «Медведя» и правда купила Лиза? Разве я смогу доставить картину к ее порогу и не попасть в те же горизонтальные, вертикальные и прочие позиции, из-за которых я и так по уши влип?
– Вот еще что, – проговорил Жюльен с полным ртом. – Нашелся желающий купить картину с велосипедами. Пора бы подумать, что дальше. Есть какие-нибудь идеи?
– Есть одна, но тебе не понравится. – Я поскреб затылок. – Я тут прикидываю, пока гипотетически, не сделать ли что-нибудь
– Политика… – Жюльен сдвинул брови. – Не знаю, Рич. Ты у меня как-то не вяжешься с политическим искусством…
– Это же трагифарс! – воскликнул я. – Как дети малые в войнушку играют! Ты вообще заголовки видел?
– И что, хочешь выставить картины с Джорджем Бушем верхом на палочке?
Я рассмеялся:
– Кстати, неплохая идея. Но нет. Я думал… Я думал, не вернуться ли мне к инсталляциям.
Жюльен поморщился:
– Хочешь сделать инсталляцию про Ирак?
– Хочу сделать что-то актуальное. – Я скрестил руки на груди. – Что-то значимое. Не имеющее ничего общего вот с этим всем. – Я кивнул на свои картины, висящие на стенах.
– Но политика! – запротестовал Жюльен. – Это же совершенно не твое!
– Вообще-то раньше это было очень даже мое.
– Клиенты не поймут. У тебя уже есть клиентская база. Коллекционеры. Просто поклонники. Людям нравятся твои картины. Они пробуждают ностальгию. И гармонируют с портьерами.
Я помрачнел:
– С портьерами? Ты серьезно?
Жюльен, как и я, был явно оскорблен в лучших чувствах. Он ушел в подсобку и вернулся с двумя стаканчиками растворимого кофе и сахаром в пакетиках. От расстройства я высыпал себе в стакан сразу два.
– Слушай, – наконец произнес Жюльен, отставляя кофе. – Ты знаешь, что я в тебя верю. Но даже дэмьены херсты мира сего понимают, что деньги приносит последовательность. Тот же Херст творит в едином ключе: его консервированные акулы и гниющие бычьи головы – все из одной сферы. Власть и провокация – вот его тема. Он не сентиментален. Ты – очень даже. Не может сентиментальный и аполитичный человек вдруг ломануться в политические дебри!
– То есть я не способен на искусство, которое выражает мнение?
– Ты не способен на искусство, которое политически ангажировано! – выпалил Жюльен и залпом опрокинул в себя кофе. – Или, если угодно, ты не сможешь продать свое ангажированное искусство здесь, у меня. Я не за это тебя выбрал, и не из-за этого большая часть твоих картин распродана.
– Но это то, кто я есть! А чепуха с замочными скважинами – просто забава!
– «Чепуха» с замочными скважинами – дареный конь, Ричард! Ты можешь выезжать на нем бесконечно! Написать свои прежние студии, номера в приморских отелях, комнаты родительского дома. Ты сделал себе узнаваемый бренд!
– Сейчас я хочу сделать политическую инсталляцию! – Я сбавил тон. – Мне нужна сопричастность к чему-то важному. Мне нужно уважение.
– Того, что люди охотно покупают твои картины, недостаточно?
Я посмотрел в другой конец зала, где на стене висел «Синий медведь», большой и одинокий. Анна говорила неправду. Она не хотела, чтобы я продавал его. Я знал это и все равно включил его в экспозицию. И его купили.
– Нет, – пробормотал я. – Не знаю. Я просто хочу, чтобы Анне понравилось.