Мне уже не больно
Шрифт:
А потом – провал. Все вокруг будто погасло.
Помню, как все вокруг затуманилось, как будто сознание медленно ускользало, но боль и страх продолжали пульсировать во мне. Я больше не понимала, что происходит, только инстинкты работали на полную мощность. Казалось, что я – дикий зверь, пойманный в капкан, который отчаянно пытается вырваться. Меня схватили санитары, словно пытались приручить хищника, который готов разорвать их в клочья. Они держали меня крепко, и я отбивалась, извивалась всем телом, брыкалась ногами, но их хватка была несломимой. Я была слишком слаба по сравнению с ними, но все равно сопротивлялась до последнего.
Я
Где-то в глубине сознания я улавливала обрывки фраз, голоса, но все звучало глухо, будто я была под водой. Последнее, что я запомнила перед тем, как провалиться в темноту, была брошенная кем-то фраза:
– А девочка-то буйная оказалась. В "палату повышенного комфорта" ее.
Слова эти прозвучали с явной насмешкой, но у меня не осталось сил реагировать на это. Я улавливала только холод ремней на своих запястьях и то, как сознание медленно, но верно покидало меня.
«Палата повышенного комфорта» – звучит как насмешка. В реальности это небольшая, ничем не примечательная двухместная комната, в которой только две кровати и один рулон туалетной бумаги, гордо занимающий место на единственной тумбочке. Здесь больше нет ничего. Даже этой тумбочке, кажется, не нашлось применения. Сказали, что ко мне никого не подселят. Боятся, что я могу сделать что-то себе или тому, кого они могли бы подселить. Или, наоборот, что кто-то сделает это со мной. Хотя вряд ли кому-то вообще есть до этого дело.
День за днем я провожу здесь в одиночестве, за исключением тех редких случаев, когда кто-то проходит мимо палаты или заглядывает внутрь. В остальное время я остаюсь один на один со своими мыслями. Они как насекомые, крутятся вокруг, но не приносят ничего, кроме пустоты. Воспоминания, которые должны бы раздирать меня на части, проходят мимо, как ненужные, как будто больше ничего не значит. Я вижу лица прошлого, слышу их голоса, но не ощущаю ничего – только холодное, безразличное равнодушие. Даже бабушка, единственный человек, который хоть как-то значил что-то для меня, не вызывает никаких эмоций. Я могу вспомнить ее голос, ее руки, но это будто давно забытая песня – воспоминания затухают в пустоте, не оставляя следа.
Дни и ночи сливаются во что-то бесформенное. Каждый месяц здесь проходит как один и тот же день, только с едва заметными изменениями. Я лежу на кровати, разглядывая потолок, который уже изучила до мельчайших трещин. Он стал для меня картой, по которой я, кажется, могу блуждать бесконечно. Иногда мне кажется, что я вижу в этих трещинах что-то большее – скрытые смыслы, символы, как дети видят облака, превращающиеся в фигуры животных. Но вскоре и это ощущение ускользает.
Нет никаких прогулок, нет свободы, даже в пределах этой маленькой комнаты. Единственное перемещение – это дорога в столовую, по узким серым коридорам. Меня всегда сопровождает санитар, словно я могу сбежать. Но куда? В этом месте некуда идти, каждый шаг, каждый поворот ведет к тем же стенам, тем же лицам. Прогулка по коридору становится чем-то вроде монотонного ритуала.
Свежий воздух – вот единственное, что может хоть немного оживить это бесконечное пребывание в пустоте. Я открываю форточку и вдыхаю его, чувствуя, как легкий ветерок касается моего лица. Это, возможно, единственный момент, когда я ощущаю что-то похожее на жизнь. Но даже он быстро уходит, как только я снова закрываю глаза. За окном – тот же самый двор лечебницы, усыпанный желтой листвой. Я смотрю, как психи, такие же как я, бродят по двору в одинаковых серых бушлатах, которые, кажется, уже стали частью их тел. Они словно сливаются с этой мрачной осенью, с этим серым небом и остывающей землей.
Некоторые пациенты просто расслабленно прогуливаются. Это выглядит так, будто они нашли в этом дворе какую-то странную гармонию. Они идут медленно, наслаждаясь каждым шагом, словно пытаются почувствовать каждый момент. Их лица спокойные, почти безразличные. Кто-то из них нервно марширует по кругу, размахивая руками, как будто ведет бессмысленный бой с невидимым врагом. Их губы шевелятся, как у заговорщиков, которые не могут удержать свои секреты при себе.
Кто из нас больше потерян
Все это напоминает какое-то театральное представление, но актеры в нем не знают своих ролей. Никто не управляет ими, они просто существуют в этом мире, который давно потерял смысл. Иногда я замечаю других пациентов, которые сгребают листву в большие кучи. Они выглядят так, словно делают что-то важное, как будто этот процесс может их спасти. Но что они могут спасти? Кучи листьев выглядят как уставшие осенние ангелы, прилегшие на газон, чтобы больше никогда не встать. Они медленно гниют, как все здесь.
Я смотрю на это из своей комнаты, чувствуя, как эта картина постепенно сливается с тем, что происходит внутри меня. Я не могу понять, кто из нас больше потерян – те, кто ходит по двору, или я, сидящая за окном и наблюдающая за ними.
Я часто мечтаю выйти под дождь. Не просто под моросящий, легкий, а под настоящий ливень, чтобы холодные капли хлестали по моим щекам, смывая все, что так глубоко въелось в мою кожу и душу. Как будто этот дождь мог бы смыть всю ту грязь, что накопилась внутри, очистить меня до основания, заставить снова почувствовать себя живой. Но здесь, в этих стенах, дождь – это только мечта. Поэтому я остаюсь в пустой душевой, стою под тонкой струей воды и закрываю глаза, представляя, что вместо воды на меня падают холодные, очищающие дождевые капли.
Я всегда захожу в душ последней. И всегда одна. Это не просто случайность или совпадение – это распоряжение моего лечащего врача. Он понял, что я не могу быть среди других, не могу видеть их обнаженные тела, не могу быть частью этого непрошеного зрелища. Когда я впервые вошла в душевую, увидела ряды кабинок без дверей и десяток раздетых людей разных возрастов, которые беззастенчиво пялились на меня, я почувствовала, что теряю контроль.
В тот момент мне казалось, что воздух вокруг сжался, стал тяжелым, как будто я получила удар под дых. Я не могла вдохнуть, не могла выдохнуть. Все эти тела, все эти взгляды были слишком. Казалось, что они пронизывают меня, разрывают на части своим безмолвным осуждением. Все внутри меня сжалось, как пружина, и я просто рухнула на кафельный мокрый пол.