Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины
Шрифт:
А как же? Конечно, про родину. И, конечно, грустное.
И вот уже весь хор разом:
— Бродяга Байкал переехал, Навстречу родимая мать. «Ах, здравствуй, ах, здравствуй, родная, Здоровы ль отецОтвет конечно же неутешительный:
— Отец твой давно уж в могиле, Сырою землею закрыт, А брат твой давно уж в Сибири, Давно кандалами гремит.И сомнений никаких не возникало: брат тоже в Сибири страдает за правду.
Сейчас даже странно: как это все пели тогда? Миллионы узников лагерей, репрессии… А по главной радиопрограмме «в тюрьме он за правду страдал»… И вопросов почему-то у цензоров не зарождалось.
Дело в том, что хор исполнял старую (!!!) русскую народную песню о прежней (!!!) жизни в царской России! И никаких аналогий.
Как же я сочувствовала бродяге! Слезы наворачивались.
Когда передавали песни, Танюся всегда подпевала исполнителям, и я подтягивала. Несколько песен до сих пор — от начала до конца — помню и пою «внутри себя»:
«Далеко-далеко, где кочуют туманы…», «Хорошо, хорошо, когда в город приходит весна…», «Все стало вокруг голубым и зеленым…», «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер…», «Когда умчат тебя составы, за сотни верст, в далекий край, не забывай, не забывай родной заставы, своей любви, своей судьбы не забывай…»
Эта, последняя из названных сейчас песен, учила меня жить — в самом серьезном смысле. Я детской цепкой памятью ухватилась за слова:
Не забывай, что после вьюги Опять всегда приходит май. Не забывай, не забывай своей подруги, Своей любви, своей судьбы не забывай. [3]3
Песня из к/ф «Испытание верности», 1954 г., музыка И. Дунаевского, слова М. Матусовского.
Я старалась не грустить, ведь «после вьюги всегда приходит май».
И еще — я старалась помнить. Это страшная и грустная тема. Я помнила свою жизнь до тети. Я помнила маму. Помнила! Помнила!
А бедной Танюсеньке очень хотелось, чтоб я называла мамой ее. Я-то для нее стала дочкой. Одной-единственной. Главной частью и любовью ее жизни. Она ждала слова «мама». Но — я не могла. Не могла. Никак. (Я, как потом оказалось, верна до упрямства. Памяти своей верна, любви ко всем родным, отчизне своей…)
У меня не получалось выговорить «мама» никак. И связаны с этим печальные переживания, когда чужие тетки, наверное, желая сделать Танюсеньке приятное, упрекали меня при ней (такое случалось нередко, и в детстве, и в отрочестве, и в юности):
— Что ж ты! Человек столько в тебя вложил, а ты мамой ее не назовешь! И не стыдно!
Мне не было стыдно. Меня обжигала обида на неправедливость
— Зачем они лезут? Что они понимают? Почему судят?
И все же я иногда пыталась мысленно примерить слово «мама» к Танюсеньке. Она была самым-самым дорогим мне человеком. Ближе и дороже не было и не могло быть никого. Танюсенька, милая моя Танюсенька! Добрая моя душенька!
Сказать «мама» так у меня и не получилось.
Карлик-Нос
Мы с Танюсенькой идем по улице. Навстречу нам движется очень странная тетенька. Она маленькая — почти как я. И голова у нее как будто растет из груди. Очень большая голова. На лице длинный нос. А из-за головы виден горб.
Тетенька идет медленно, с трудом. Ковыляет.
Она необычная.
Меня волнует вопрос: она инвалид?
Но у нее есть ноги и руки. Вернее, ножки и ручки. Они коротенькие, не как у других людей. На коротеньких ножках быстро не пойдешь.
Она инвалид или нет? Это кто-то так ей сделал из-за войны?
А вдруг она волшебная тетенька? Я видела в книжках такие картинки. Она немножко похожа на Бабу-Ягу. Но Баба-Яга совсем старая. И высокая. Она на картинках всегда одного роста с Иванушкой-дурачком, которого хочет испечь и съесть.
Нет, это не Баба-Яга. Тогда кто же?
— Танюся! Смотри!!! Какая тетенька! Она из какой сказки?
Я показываю пальцем в сторону сказочного персонажа. Я говорю очень громко, практически кричу.
Танюся пугается. Я вижу, что она очень смущена и испугана. По-настоящему. Она одергивает меня:
— Никогда не показывай пальцем! Никогда не кричи на улице! Никогда не глазей на прохожих!
Я пугаюсь из-за ее испуга. Мне очень стыдно.
Тетенька останавливается и пристально смотрит на меня. Смотрит, смотрит. А потом говорит:
— Ишь ты какая!
И больше ничего.
— Простите, пожалуйста! Ребенок, — оправдывается тетя.
Я понимаю, что сделала что-то ужасное. Щеки мои начинают гореть. Мне неловко смотреть по сторонам.
Мы заходим в сквер, садимся на скамейку. Тетя гладит меня по голове, объясняет:
— Разные люди рождаются на свет. Всем нелегко живется. А вот таким, как та бедная женщина, и совсем худо. Разве тебе приятно было бы, если бы все на тебя пальцами показывали?
— Нет! — отвечаю я.
Щеки горят. Я все понимаю. Что же я наделала? Я обидела человека!
— Она инвалид? — спрашиваю я.
— Да, она инвалид.
— Это из-за войны?
— Нет. Инвалиды бывают не только из-за войны. Люди рождаются с болезнями, отклонениями. Надо всегда радоваться и судьбу благодарить, если у тебя все в порядке. А таким людям надо сочувствовать, помогать. Но не пальцами на них показывать. Не делай другому то, что тебе не понравится. Прежде чем сделать, подумай: а мне это не было бы больно? Ты поняла?
Я, конечно, все поняла. И я не могу забыть, как на меня смотрела эта тетенька и как она сказала «Ишь ты какая!». Не ругалась, не злилась, но ТАК сказала… Мне почему-то страшно.
— Я тебе сегодня одну сказку прочитаю, — говорит тетя. — Думала, рано еще, потом. Но это очень важная сказка. Сегодня будем читать.
Я радуюсь. Значит, все. Про то мое поведение можно забыть. Я, конечно, никогда ни на кого не покажу пальцем, никогда не стану глазеть, оглядывать. Но хочется поскорее забыть и жить, как прежде. Без чувства стыда.