Много дней впереди
Шрифт:
Пока не поздно, пока она не передумала, надо ложиться.
Мама заставляла меня ещё горячего молока выпить, хотя мы недавно ужинали, но я не стал.
Я разделся и лёг в кровать.
Заснул не сразу. Отвернулся к стене и думал: что такое сегодня случилось с мамой, просто невозможно понять?! Что она там сейчас делает, почему тихо в комнате?..
Мама одетая лежала на своей тахте, в руках держала раскрытую книгу. Но она не читала, потому что ни разу не перевернула страницы. Когда заметила, что я на неё смотрю, встала с тахты и пересела ко мне на кровать.
— Ты
— А ты про что думаешь? — спросил я. — Опять… опять про своих больных? Так нельзя, так у тебя голова заболит, если всё время думать про одно и то же!
— Нет, Женя, я думаю о нас с тобой.
— Я двойку исправлю, ты не думай, — успокоил я её.
— Спи, глупый, — сказала она и положила руку мне на плечо. Рука была мягкая и тёплая.
Я не понял, почему я глупый, но, чтобы она не ушла, положил свою руку на её руку и снова отвернулся к стене, коленки подтянул к животу. Мама продолжала сидеть рядом со мной, и я сам не заметил, как заснул.
3
Вот уж я никогда бы не поверил, что так может быть!
Вчера солнце вовсю светило, а когда утром я подошёл к окну, всё кругом было белое, как будто расстелили тысячу больничных халатов.
Первый снег!
Я тотчас вытащил из шкафа валенки, надел их, притопнул и выбежал наружу, телогрейку на ходу натягивал.
Снег, наверно, падал ночь напролёт, столько его нападало! Он был пушистый, мягкий; во дворе только узкая цепочка маминых следов вела за ворота. Снежинки и сейчас медленно кружились, я ловил их на рукав, они садились на него и не таяли. Это снег уже на всю зиму лёг; до весны успеешь забыть, что земля чёрная, а трава зелёная.
В моих новых валенках было тепло и удобно. И хорошо, что шапку купили вчера, вовремя. Как будто знали, что сегодня зима настанет. Вот пальто ещё осталось. Ну ничего. Пока не так холодно, можно до школы бегом бежать. Тут недалеко, не успеешь замёрзнуть.
Я ждал Кристепа. Мы с ним накануне договорились, что всё равно заниматься будем вместе. Разве какая-то двойка может нам помешать?
Я скатал десяток снежков и спрятался за сарайчиком. Такое выбрал место, чтобы мне ворота были видны, а тот, кто входит, чтобы не мог меня обнаружить. Как только Кристеп появится и подойдёт поближе, я его обстреляю.
Он сегодня что-то задерживался. Может, сказал про двойку Спиридону Иннокентьевичу, а тот его не пустил? Я ещё десять снарядов приготовил. Кристепа по-прежнему не было… И вдруг сзади мне кто-то ка-ак снежком по шее!.. Я обернулся и начал пулять в Кристепа, шапку с него сбил. Это он перелез через забор ко мне в тыл.
У меня все снежки кончились, и я ему крикнул:
— Мир!.. А как ты догадался, что я тебя подстерегаю в засаде? — решил я узнать: ведь увидеть меня он не мог.
— Следы во дворе, — ответил он, — твои следы. Туда есть, обратно нет. Значит, ты в скрадке…
Мы были, как партизаны в маскировочных халатах, все в снегу.
Пришлось долго отряхивать друг друга, прежде чем зайти в комнату.
Снова я сидел над задачей,
Не успел я поставить последнюю точку, как во двор к нам въехала грузовая автомашина. Она развернулась и задним ходом стала подбираться к сарайчику. Машина была с верхом нагружена расколотыми поленьями. Я и забыл совсем — мама утром перед уходом три раза повторила, что нам должны привезти из лесу.
Мы скорей оделись и выбежали с ключом от сарайчика.
Шофёр-якут открывал борт машины, чтобы удобней было сбрасывать дрова.
— Давай в сторонку, давай, давай! — сказал он, не оборачиваясь. — Зашибёт поленом…
Он забрался наверх и принялся сталкивать дрова. Поленья сыпались на землю, только снежная пыль летела.
— Мы хотим тоже… помогать хотим… — сказал я, когда шофёр остановился на минутку поправить шапку — она у него сбилась на затылок.
Он сердито посмотрел на нас, махнул рукой и что-то сказал Кристепу по-якутски. Кристеп ответил ему, и он крикнул уже по-русски:
— Покоя от вас нет!.. Однако, мальчишки, попадёт поленом по ноге — не реветь. Прогоню тогда совсем.
Это мы-то реветь?
Кристеп и я с колеса забрались в кузов и тоже начали сбрасывать поленья. Мы, конечно, медленней шофёра работали, а всё же машина быстрей разгружалась. Работа эта не лёгкая… Поленья толстые, некоторые из них двумя руками приходится хватать, и то не обхватишь. А поленьев, может, тысяча, а может, и ещё больше. Разве сосчитаешь?
Мы хорошо работали, старались, и шофёр больше не ворчал.
Дров в кузове оставалось не так уж много, когда мама пришла. Она пришла не одна. Следом за ней в воротах показался Фёдор Григорьевич.
Я сперва даже не узнал его; он сегодня совсем иначе выглядел: в короткой меховой куртке, в чёрной, а на ногах — белые бурки, обшитые яркой коричневой кожей.
В воротах они остановились. Мама что-то сказала, повернувшись к нему, он ей ответил, и она приподняла руку, точно защищалась. Фёдор Григорьевич засмеялся, и она засмеялась и весело закричала:
— Вот сколько тепла нам привезли! Ну-у!.. Все вместе мы это сейчас, мигом!..
А чего там мигом, когда почти всё разгружено?..
Мы последние поленья сбросили и спрыгнули. Надо было ещё уложить дрова в сарайчик, а то их занесёт снегом, и не найдёшь… Фёдор Григорьевич скинул куртку и остался в одном свитере, поддёрнул рукава, как если бы собрался драться. Они с шофёром не торопясь закурили, потом шофёр достал из кабины гладкую блестящую ручку, завёл мотор, и машина двинулась к воротам. На пушистом снегу остались плотные узоры от её шин.