Многорукий бог далайна (Илл. А. Морозова)
Шрифт:
— Отвыкай! — произнес Ээтгон и добавил: — Будешь на этих оройхонах старшим. Хозяйство знаешь? — Цармуг молча кивнул. — Ну и хорошо. А с этим… — Ээтгон повернулся, ища глазами Боройгала, но того не было. Зато с соседнего оройхона, от границы донеся взвизг раковины. Трубили тревогу.
— Ишь-ты, где он уже, — подал голос Шооран. — Через полчаса у вана будет. Вану палачи нужны. Так что, все-таки, выйдет по-моему.
На следующий день правитель Ээтгон покинул угловые оройхоны. Перед уходом он зашел проведать Шоорана. Сказитель категорически отказался ночевать в алдан-шаваре, после
Неподалеку от расставленных яств лежала горка перемытой чавги, собранной наконец-то прорвавшейся к Шоорану Ай. Сама Ай сидела в ногах постели, ревниво посматривая на каждого, подходившего близко. Ээтгон присел напротив приподнявшегося Шоорана, некоторое время молча разглядывал его, словно сравнивая с каким-то сложившимся в душе образом. Лицо молодого правителя было непроницаемо, и Шооран подумал, что еще два года назад все чувства Ээтгона можно было с легкостью прочитать по глазам. Но тогда это был загнанный одиночка, которому удар хлыста заменял любую политику. Теперь к Шоорану склонился государственный муж, умеющий многим поступиться ради главной цели, и невозможно сказать, какие чувства подавляет он в душе в эту минуту.
— На севере война, — произнес Ээтгон, — и я не могу держать на южной границе большой отряд. Мне нужен здесь командир, который хорошо дерется, но еще лучше сохраняет мир. Я хочу, чтобы это был ты.
Шооран покачал головой.
— Я бродяга. Мои ноги привыкли быть мокрыми, а в каменные стены меня больше не заманишь и сдобной лепешкой. Я привык к чавге. Она для меня слаще, чем самый густой сироп.
— Прежде ты был цэрэгом, — напомнил Ээтгон, — и не жаловался на судьбу.
— Это было давно. Тогда я хотел от жизни иного… — Шооран запнулся на мгновение, но спросил: — Ты знаешь, что Яавдай живет в двух оройхонах от тебя?
Ээтгон кивнул.
— Почему ты не женишься?
— Зачем?
Они снова молчали, вглядываясь друг в друга — два человека с одинаково искалеченными лицами, но разными судьбами, и одна Ай, строго взиравшая из-под насупленных бровей, могла видеть это странное зеркало, где не было отражений, а только живые люди.
Потом Ээтгон произнес:
— Не можешь простить?
— Не в этом дело, — покачал головой Шооран. — Я думаю, как поступил бы отец? Понравилась бы ему такая страна?
Шооран долго ждал ответа на свою двусмысленную фразу. Наконец Ээтгон произнес:
— Ты выбрал легкий путь. Проще всего — уйти. А я этого не могу. Тебе кажется, что мне сладко жить, сытому, в сухости и тепле. А я должен отвечать за всех людей. Каждое мое слово, сказанное и несказанное, может стоит жизни дюжинам дюжин народу. Думаешь, я не вижу, что происходит? Но если бы не было этого, то было бы еще хуже. Мне приходится распоряжаться чужими жизнями, и самое страшное, что я не знаю, к чему приведут жертвы, станет людям легче или я окончательно убиваю их. Впрочем, тебе этого не понять.
Шооран сидел потупившись. Ему казалось, он слышит собственные мысли, эхо безумных
Ээтгон встал.
— Я распоряжусь, чтобы тебя свободно пропускали через границу и в одну и в другую сторону.
— Не надо. Я пройду и так. Пусть только мне вернут хлыст. Все-таки, я последний из вольного братства ночных пархов, я не хочу ходить как простой бродяга.
Ээтгон ушел. В тот же день вечером собрался в путь и Шооран. Он еще плохо держался на ногах, но не хотел лежать, принимая заботу испуганных и недоумевающих жителей алдан-шавара. На прощание Шоорана одели во все новое, дали с собой запас продуктов. Старый хлыст найти не удалось, зато в арсенале, куда его беспрекословно пустили, Шооран отыскал хлыст, изготовленный им много лет назад из усов первого убитого им парха.
Нести узлы Шооран был не в силах, и все вещи взвалила на спину безмерно счастливая Ай.
Они с легкостью пересекли границу, очевидно Ээтгон все-таки распорядился на их счет, и в течение недели потихоньку подвигались на восток. Ай собирала чавгу, Шооран целыми днями сидел неподалеку от далайна и бесцельно глядел на мутные бугры. Влага расплескивалась, убивая ыльков, колючих рыб, волосатых червей. Каждое движение приносило смерть, и не было в нем никакого смысла.
Силы постепенно вернулись к Шоорану, не вернулась лишь уверенность в себе. Прекрасная земля больше не привлекала его, не было и любви к людям. Какой толк любить людей, если их нельзя спасти, им нельзя помочь, нельзя сделать счастливыми? И люди, и мир нуждаются в одном — чтобы их оставили в покое.
Шооран сидел на расстеленной коже и плел веревочку из живого волоса, набранного вдоль далайна. В этом деле был смысл: веревочка нужна, чтобы удобнее перетянуть тюк с вещами. Правда, если она попадет в чужие руки, то этой же бечевкой можно будет связать человека. Но пока веревка у него, она безопасна. Значит, ее можно плести.
Подошла Ай, присела рядом. Погладила лапкой по жесткому жанчу, певуче произнесла:
— Ты савсем забалел.
— Ну что ты, — отозвался Шооран, продолжая рукодельничать. — Я здоров.
— Забалел. Раньше ты ухадил по дилам, а я тибя жда-ала. А типерь ты не такой…
— А ты хочешь, чтобы я был как раньше? — спросил Шооран.
— Очинь.
Шооран усмехнулся. Вот единственный человек, которому есть до него дело. Ай хочет, чтобы он продолжал свою работу до самого конца, до гибели Ёроол-Гуя. Только как будет жить несчастная уродинка без породившего ее болота, без чавги, без вечных переходов по унылым мокрым оройхонам? Хотя до этого дело дойдет еще очень не скоро.
— Хорошо, — сказал Шооран. — Завтра мы пойдем туда, где есть дела.
Он достал из котомки кусок светлой, тонко выделанной кожи. Эту кожу Шооран собирался сменять на хлеб. Но сейчас он достал нож, вырезал из середины прямоугольный лоскут и начал по памяти чертить карту, обмакивая тростинку в черную сепию, выцеженную накануне из раздавленного тела многоногой твари.
Лучшим местом для работы по-прежнему оставался обширный залив между землей старейшин и страной добрых братьев. Правда, там до сих пор шли бои, но Шооран решил, что это будет на руку ему: среди всеобщей неразберихи его труднее найти. К тому же, вмешательство илбэча может спутать планы военачальникам и заставить их подумать о мире.