Многоярусный мир: Ярость рыжего орка. Лавалитовый мир. Больше чем огонь.
Шрифт:
Джим вылез из постели и, одернув рваную зеленую пижаму, направился к двери. Неосвещенный коридор казался продолжением сна. Задевая ногами складки и дыры старого ковра, он побрел было в туалет, но передумал. В тесной ванной Джим зажег свет и, взглянув в зеркало, поморщился. Под кожей наливался красным третий прыщ, однако рыжие усики еще немного подросли со вчерашнего дня. К выходным надо будет побриться, однако тупое лезвие (новые слишком дорого стоят) сдерет корочки со свежевыдавленных прыщей, тогда из них пойдет кровь. Фу!
Джим помочился в раковину.
Собственное лицо в зеркале опять приковало его внимание. Большие синие глаза унаследованы от обоих родителей. Рыжеватые волосы, длинная челюсть и выступающий подбородок достались ему от Эрика, норвежца. А маленькие уши, длинный прямой нос, широкие скулы и слегка восточный разрез глаз — это дары матери, Евы Надь. Что касается роста, то ему осталось подрасти на три дюйма, и тогда он догонит своего жилистого и узкоплечего отца. Фигурой Джим напоминает братьев матери — такой же широкоплечий.
Если избавиться от этих проклятых прыщей... парень в зеркале мог бы даже добиться успеха у Шейлы Хелсгетс, самой красивой девчонки в Бельмонтской Центральной средней школе, предмета его воздыханий. Джиму очень нравилось мысленно называть Шейлу именно так.
Красавица лишь однажды обратилась к нему с просьбой — держаться от нее с подветренной стороны. Это задело Джима, но не настолько, чтобы он перестал ее любить. Он стал мыться два раза в неделю — немалая жертва с его стороны, если учесть, что у него нет времени на всякие, пустяки.
Но эти прыщи! И зачем только Бог, если он есть, проклял ими подростков?
Поплескав водой на лицо и на пенис, вытерев их полотенцем, к которому на самом деле разрешалось прикасаться только отцу, Джим направился на кухню. Несмотря на темноту в коридоре, на ковре была заметна белая пыль от штукатурки. Позеленевший потолок кухни украсили новые трещины, а на газовой плите и покрывавшей стол клеенке лежал тонкий слой пыли, напоминавшей пудру.
— Все мы скоро провалимся в дыру, — пробурчал Джим. — Прямиком в Китай. Или сразу в ад.
Он принялся торопливо готовить себе завтрак. Из холодильника, ровесника обожаемого папаши, были извлечены кусок колбасы, майонез, половинка почерневшего банана, увядший салат и холодный хлеб. Закрыть дверцу он забыл. Пока закипала вода, Джим, нарезав колбасу и банан, состряпал себе бутерброд.
Он включил радио, купленное в день появления на рынке первых транзисторных приемников. Старый ламповый «Дженерал Электрик» пылился на чердаке вместе с кипами старых газет и журналов, сломанными игрушками, поношенной одеждой, битой посудой, облысевшими швабрами и перегоревшим пылесосом «Гувер» выпуска 1942 года. Эрик и Ева Гримсон не любили что-либо выкидывать, даже пищевые отходы, не говоря о вещах. Большинство людей оставляет прошлое позади. А его родители громоздили его у себя над головой.
Джим отправил в рот большой кусок бутерброда, не забыв приправить
— Черт! Сколько раз говорил, чтобы оно у тебя не орало! Или, ей-богу, выкину это долбаное радио в окошко! И закрой этот долбаный холодильник!
Голос был не слишком громкий, но низкий; в детстве он вызывал у Джима страх и удивление, так как казался нечеловеческим. И все же в памяти сохранились мгновения, когда ему нравилось слышать этот голос. Сложные, запутанные были у них отношения, но сейчас ни о какой путанице не могло быть и речи — только ненависть.
Джим выпрямился, закрыл кран и отпил из стакана, медленно оборачиваясь. Эрик Гримсон стоял в дверях — высокий, красноглазый, с набрякшими веками. Лопнувшие сосуды на его носу и щеках напомнили Джиму о трещинах на потолке.
Черт подери! Опять возник конфликт поколений, как выражается школьный психолог. Придется снова бодаться с этим говнюком — так мысленно называл словесную перепалку с «обожаемым» родителем Джим.
Папаша сел, поставил локти на стол и уткнулся лицом в ладони. Какой-то миг казалось, будто он вот-вот заплачет. Потом Эрик выпрямился и громко стукнул ладонями по столу, так что сахарница подскочила. Сейчас отец не сводил с Джима воспаленных глаз, у него тряслись руки, когда он зажигал спичку и закуривал сигарету.
— Ты нарочно включил на полную громкость, так ведь? Богу известно, и .вам с матерью тоже, как мне нужен сон. Но разве ты дашь поспать? И почему? Из-за проклятой злобности, из подлости, которая у тебя от матери, вот почему! Сказано тебе — закрой холодильник! Ты... ты... змей! Змей зловредный, вот ты кто! — Он бухнул правой рукой по столу. Запах пивного перегара заставил Джима сморщиться. — Больше я твоих пакостей терпеть не стану! Богом клянусь, выкину это поганое радио в окошко! И тебя следом!
— Валяй! — пожал плечами Джим. — Увидишь, насколько это меня колышет!
Однако, как бы ни был зол Эрик Гримсон, он не станет уничтожать ни одного предмета, замена которого потребует денег.
— Пошел вон! — заорал он, поднимаясь со стула. — Вон, вон, вон! Чтоб я не видел тут твою паскудную рожу, нарк патлатый! Убирайся тотчас же, или я погоню тебя до самой школы пинками в зад! Пшел! Пшел! Пшел!
«Старик пытается раздразнить меня, — подумал Джим. — Если я его ударю, то он наверняка расквасит мне нос, двинет в живот, врежет по почкам». Именно это он мечтал проделать со своим папашей — и тот нарвется когда-нибудь!