Моби Дик
Шрифт:
— Не мечта.
— Ну, мне-то лучше знать…
— Нет. Это… Цель работы, что ли… Не знаю. Вот если бы белых кашалотов не существовало, тогда это была бы мечта.
— Но они существуют.
— В том-то и дело.
Она смотрела на лампу, и глаза ее вспыхивали и гасли.
— А раньше… Сто лет назад какая была у вас мечта? Большая мечта, понимаете?
Он стал добросовестно вспоминать.
— Было всякое. Но теперь это неважно. Мечтал… Мы все мечтали достигнуть звезд…
— Теперь это уже сделано.
— Да. Мечтали, чтобы всем на земле было хорошо.
— Это невозможно…
— Нет,
— Но ведь это так мало!..
— Но это было страшно трудно, Ирина. Вы тут и представить себе не можете, как это много — хлеб и безопасность…
— Да, да, я знаю. Но теперь это история. Мы помним об этом, но ведь все это уже сделано, правда?
— Правда.
— Вот я и спрашиваю: какая теперь у вас большая мечта?
Кондратьев стал думать и вдруг с изумлением и ужасом обнаружил, что у него нет большой мечты. Тогда, в начале XXI века он знал: он был коммунистом и, как миллиарды других коммунистов, мечтал об освобождении человечества от забот о куске хлеба, о предоставлении всем людям возможности творческой работы. Но это было тогда, сто лет назад. Он так и остался с теми идеалами, а сейчас, когда все это уже сделано, о чем он может еще мечтать?
Сто лет назад… Тогда он был каплей в могучем потоке, зародившемся некогда в тесноте эмигрантских квартир и в застуженных залах экспроприированных дворцов, и поток этот увлекал человечество в неизведанное, ослепительно сияющее будущее. А сейчас это будущее наступило, могучий поток разлился в океан, и волны океана, залив всю планету, катились к отдаленным звездам. Сейчас больше нет некоммунистов. Все десять миллиардов — коммунисты. «Милые мои десять миллиардов… Но у них уже другие цели. Прежняя цель коммуниста — изобилие и душевная и физическая красота — перестала быть целью. Теперь это реальность. Трамплин для нового, гигантского броска вперед. Куда? И где мое место среди десяти миллиардов?»
Он думал долго, вздыхал и поглядывал на Ирину. Ирина молча смотрела на него странными глазами, такими странными и чудными, что Сергей Иванович совсем потерял нить разговора.
— Что же это, Ирина, — произнес он наконец. — Что же, мне теперь и мечтать не о чем?
— Не знаю, — сказала Ирина.
Они смотрели друг на друга — глаза в глаза. Господи, подумал Кондратьев с тоской. Вот, взять ее тихонько за руку и погладить тонкие пальцы. И прижаться щекой…
— Сергей Иванович, — сказала Ирина тихо, — мы хорошие люди?
— Очень.
— Вам нравится здесь?
— Да. Очень.
— И вам не одиноко?
— Нет, что вы, Иринка…
Это «Иринка» получилось у него как-то само собой.
— Мне очень хорошо. И Моби Дик… Мне это очень нравится, Иринка.
— Моби Дик. Пусть сначала Моби Дик, а потом видно будет.
— Жаль.
— Ну, что делать. Не великой я мечты человек. Моя звезда — близкая звезда.
Ирина усмехнулась и покачала головой. Она сказала:
— Я не об этом. Я думала, вы одинокий… Я думала, вам тяжело одному… Я люблю вас.
Утром звено субмарин Кондратьева подняли по тревоге. С дежурного вертолета Океанской охраны сообщили, что в стаде кашалотов, идущем на кальмарное пастбище,
Летчик вертолета атаковал одинца, но вертолет так сильно трепало и противники находились так близко друг от друга, что он расстрелял весь боезапас и попал анестезирующей бомбой только один раз — и не в пирата, а в вожака. Оглушенный вожак перестал сопротивляться. Одинец быстро добил его, ловко отделил от стада молодых самок и погнал их на юг, в район планктонных полей, где благоденствовали молочные, только что ощенившиеся матки. Вдогонку пирату были брошены два звена субмарин охраны, и еще одно звено готовилось встретить его на дальних подступах к району щена.
Все в этой операции шло с самого начала неудачно. Первое звено, под командой Коршунова, разделилось в пылу погони и потеряло ориентировку. Звено субмарин Кондратьева было сброшено с транспортного турболета — оно должно было попасть в район впереди одинца и отрезать его от самок, но вследствие ли поспешности или неопытности пилотов субмарины оказались далеко позади стада. Кондратьев распорядился всем идти на глубине в сто метров и только сам время от времени выскакивал на ходу на поверхность принять радиограммы с сопровождающих вертолетов.
Погоня продолжалась весь день. Около семи вечера Ахмет, который шел правым ведомым, закричал:
— Вот он! Командир, цель обнаружена, дистанция триста — триста пятьдесят метров, четыре сигнала! Ух, понимаешь, настоящий Моби Дик!
— Координаты? — спросил Кондратьев в микрофон.
— Азимут… Высота с глубины двести десять…
— Вижу.
Кондратьев подрегулировал ультразвуковой прожектор. На экране всплыли и закачались большие светлые пятна-сигналы. Пять… Шесть… Восемь… Все здесь. Семь угнанных самок и сам одинец. Дистанция триста пятнадцать — триста двадцать метров. Идут «звездой»: самки по периферии вертикально поставленного кольца диаметром в пятьдесят метров, самец — в центре и немного позади.
Кондратьев круто повернул субмарину вверх. Надо было выскочить на поверхность и сообщить вертолетам, что стадо беглецов обнаружено. Субмарина задрожала от напряжения, пронзительно завыли турбины. У Кондратьева заложило уши. Он наклонился над приборной доской и вцепился обеими руками в мягкие рукоятки руля. Но он не отрывал взгляда от иллюминатора. Иллюминатор быстро светлел. Мелькнули какие-то тени, неожиданно ярко блеснуло серебряное брюхо небольшой акулы, затем — у-эх! — субмарина стремительно вылетела из воды. Кондратьев торопливо отпустил кормовые крылья.