Моцарт, Волшебники и Рождество
Шрифт:
– Папагено, вылезай из кармана, я тебя засёк… – Джузеппе протянул ладонь к карману моцартовского камзола, и оттуда нехотя вылез маленький Папагено. – Запомни: маэстро обязательно должен вернуться обратно, и ты ему в этом поможешь. Ты парень сообразительный, так что действуй смело и решительно… то есть на своё усмотрение… но если что-то пойдёт не так, срочно отправь мне телеграмму… Ты всё понял? – при этих словах Папагено быстро закивал головой. – А теперь марш обратно в карман!
Моцарт покрепче укутался в тёплый плащ, подошёл к краю пропасти, закрыл глаза и шагнул в искрящийся омут…
– Только не
…и сияющий вихрь подхватил и унёс его так скоро, что последние слова были еле-еле слышны. Вместе с ним в кармане камзола улетел Папагено…
– Конечно-конечно, мой бесценный друуууг! – прокричал вслед ему Сальери-старший. Потом он незаметно снял с плеча фигурку роковой красавицы:
– Надеюсь, наши договорённости остаются в силе? – шёпотом спросил Сальери.
– Моцарт застрянет в будущем навсегда, – тихо ответила Королева. – Вы останетесь для потомков единственным автором «Волшебной флейты»!
– А вы, ваше величество, станете единственной властительницей этой оперы!
После этих слов маленькая красавица кивнула головой и решительно прыгнула в бездну.
А затем случилось вот что: ворона Клара каркнула, быстро слетела с плеча хозяина и тоже влетела в проём портала.
Неожиданно ветер угомонился, и свет, исходящий из портала, из глубокого тёмного превратился в ослепительно-белый.
– Клара, ты куда?!. Какие телеграммы?!. Почему ты говоришь про колдовство Королевы?.. – прокричал вслед вороне Джузеппе, но портал уже закрылся.
– Я буду ждать их здесь, – Джузеппе смиренно сел на склизкий камень рядом с порталом и замер словно статуя.
– Как знаешь, братец, а у меня дела, дела… – и довольный Антонио Сальери стал подниматься по скрипящей лестнице наверх.
«Этот балбес ещё на что-то надеется… – Сальери оглянулся через плечо на брата, который одиноко сидел около портала, и усмехнулся. – Ну, хоть какая-то польза от этого осла… Двенадцать часов! И… я могу спокойно отдать на переписку Моцартовскую оперу под своим именем… Прослушаю-ка его кукольный ящик ещё раз… Я услышал там несколько действительно недурных мелодий… Надо как следует их запомнить и записать… И тогда я, и только я один – композитор великой оперы «Волшебная флейта»!»
Напевая под нос песенку Папагено, Сальери, как бы невзначай прихватив с собой коробку с маленьким театром, вышел из дома странного часовщика и сел в карету, на ходу продумывая версию для императора: «Господин Моцарт любит путешествовать в своём экипаже… Я лично его проводил… Да-да, ваше величество, он уже на пути в Прагу…» И низкие почтительные поклоны… поклоны… поклоны…
«Что ж, время на Волшебных Часах пошло… – прошептал Сальери, сидя в карете с ящиком в обнимку. – Будем терпеливы, маэстро, будем ждать… ровно двенадцать часов, ха-ха, и ни минутой больше…»
Глава шестая. Буря
За ночь выпало так много снега, что рано утречком папе Феде и папе Славе (с тяжёлыми вздохами, разумеется, чтобы каждый желающий мог услышать и проникнуться) пришлось взять по лопате и пойти чистить дорожки.
«Утро выдалось на редкость морозным и солнечным. Жизнь текла своим чередом, несмотря мелкие досадные неприятности…» – написал дедушка, жуя бабушкину печеньку.
И
Надо заметить, что папа Федя вышел копать снег в сквернейшем расположении духа. И дело было не в копании, дело было совсем в другом. Мрачные мысли не давали папе Феде покоя. Когда-то давно, когда папа только ещё учился на певца, он (как говорили в музыкальных кругах) «подавал большие надежды». Надежды-то он подавал, но как-то не подал до конца. И поэтому, хотя папа Федя и пел в Оперном театре, но больше в хоре, а не солистом, как ему того страшно хотелось. И очень от этого страдал и мучился.
И мучения его особенно усилились оттого, что на долгожданную премьеру в его родной театр должен был приехать выступать его бывший однокурсник, а теперь солист Большого театра Сэм (Семён) Бегемотов. И именно Бегемотов, а не Фёдор Рыжов (да, рыжий папа Федя имел к тому же «говорящую» фамилию), будет петь партию принца Тамино. А ведь когда-то именно папа Федя с блеском исполнял эту роль в студенческом спектакле.
При мысли о том, что Бегемотов будет дружески трепать его по плечу и спрашивать: «А помнишь, как ты подавал большие надежды, а?..», а папа Федя будет стоически улыбаться ему из хора и мямлить в ответ: «Да, что-то такое припоминаю…», а Бегемотов будет продолжать своим наглым тенором: «А что же ты со своими большими надеждами да не в Большом театре, а?..», а папа Федя в ответ будет мычать про то, что в Большом хорошо, а у него в хоре лучше, а Бегемотов будет подтрунивать над ним: «Большая кишка оказалась тонка, а?..», а папа Федя в ответ: «Пошло шутите, господин Бегемотов! И не обижаюсь я вовсе!.. И не нужен мне ваш автограф!.. И вообще – чего вы ко мне привязались?!.» и прочая ерунда в том же духе…
И папа Федя от многократного прокручивания в голове этого кошмара потихоньку бесился, заводился, кипятился, а потом, потеряв равновесие, поскользнулся и свалился в снежный сугроб вместе с лопатой! И тут же окончательно замёрз!
На папино-Федино счастье папа Слава быстро заметил отсутствие друга в пределах видимости, вовремя поднял тревогу и откопал замёрзшего папу Федю. И быстренько привёл окоченевшего папу Фёдора домой.
– Ма-ма-ма-ри-на, спаси ме-ме-ня!.. – простучал зубами папа Федя так сильно, что с его носа слетела примёрзшая сосулька.
И тут мама Марина бросилась спасать папу Федю, а бабушка сказала: «Батюшки!..», а Костик с Любашей заревели, а мама Ирина принялась их успокаивать, а Катя и Андрюша запрыгали вокруг честной компании, а папа Слава принялся в красках описывать операцию по извлечению товарища из сугроба… В общем, всё как-то завертелось и закрутилось своим чередом.
И вот уже папа Федя сидит перед камином, укутанный полосатым пледом, пьёт чай с малиновым вареньем, держит ноги в тазике с горячей водой и наслаждается тем, что не надо ничего делать, а в особенности копать снег на морозе. И мелкие неприятности закончились, и все как-то успокоились и расслабились…