Мое сердце – бензопила
Шрифт:
Лотта берет телефон в воздушном пакете, встряхивает так, чтобы повернуть камеру к себе, и говорит на идеальном английском:
– Ненавижу тебя, Свен! Мне холодно и страшно, и когда спросишь себя, что сделал не так, почему тебе ничего не перепало в штате Айдахо, – проиграй эту запись и все поймешь.
Она запихивает телефон под перекладину ближе к носу каноэ, там есть укромный уголок, куда помещается надутый пакетик с телефоном внутри.
– Греби сюда! – просит Свен. – Не хочу прикасаться к этим… этим волосам!
– Это не волосы! – кричит в ответ Лотта. – Это рыбьи кишки…
Фраза повисает в воздухе, потому что Лотта
– Ламинария, что ли? – спрашивает Свен. – Как это будет по Engels?
– По-английски, – поправляет Лотта, с трудом сдерживаясь.
– Черт с ним, с английским! – сердится Свен. – Hetishaar!
Но это не волосы.
Будь это волосы, тогда получается… Лотта в растерянности: получается, что лось, медведь или ковбойская лошадь умерли прямо здесь, или сюда приплыл раздутый труп, а потом лопнул от жары и залил все вокруг мохнатым фонтаном из запекшейся крови.
Каноэ во что-то врезается, но в воде ничего быть не должно – значит, догадка верна?
Девушка вскрикивает, по лицу бегут слезы, дыхание сбивается – она на грани истерики.
– Свен! – кричит Лотта, крепко держась за борт каноэ, и вместо очередного глухого удара слышит звук мелких шажков – даже не всплески, просто рябь на поверхности воды. Косяк рыбы? Летучие мыши прилетели половить насекомых над поверхностью озера? Контейнер с мусором, который швырнули в воду днем и он никак не доберется до другого берега?
Что бы то ни было, она отодвигается подальше.
– Свен, Свен, Свен! – повторяет она, с каждым разом все тише – ей кажется, что голос делает ее мишенью.
Зачем их вообще понесло в Америку?! Тоже мне, большое приключение!
Лотта оборачивается к пирсу, к свету, который точно настоящий, и вдруг тот мигает, гаснет и зажигается вновь – нет-нет, не гаснет, просто между ней и источником света что-то прошло.
Через несколько секунд по воде грязным намеком разносится хлюпающий звук, похожий на влажный треск. Оттуда, где был Свен? Или она сместилась, и где теперь Свен, непонятно.
Лотта встает, чувствуя себя беззащитной как никогда, хотя темнота такая, что даже рук не видно.
Она едва не падает за борт – это вдруг стал кричать Свен. По-голландски, по-английски, по-человечески, только совсем первобытно – так вопят лишь раз в жизни, понимает Лотта.
Все, что Лотта может разобрать – Wat is er mis met haar mond? Потом раздается бульканье, и голос резко обрывается.
Лотта пытается грести к берегу, прочь отсюда, прости, Свен, прости, и ты, Америка, тоже прости, зря мы нарушили твой покой ночью, проехали бы себе через Айдахо, она всем так и скажет, нечего делать в этой Америке, если только выберется…
Рука девушки погружается по локоть в ковер из волос, гнили и кишок, эта дрянь свисает с нее волокнами, заползает в каноэ, обволакивает ее, но она не обращает внимания, лежит на животе и изо всех сил гребет к берегу; кончики пальцев пробиваются вниз, где вода еще холоднее.
Раз, два, двадцать раз, а потом рука касается чего-то твердого. Ей чудится: в замедленной съемке возникает мертвая лошадь и плывет под водой, подушечками пальцев Лотта проводит по белому
Лотта отскакивает, прижимает руку к себе, и тут мимо проплывает то, к чему она прикоснулась – белая крышка холодильника, вся в красных пятнах.
Девушка мотает головой – нет-нет, не может быть! Потом – что еще ей делать? – переваливается за борт с другой стороны, борется со щупальцами гнили, которые лезут ей в рот, тянутся к горлу, наконец вырывается на волю и что есть силы гребет к тусклым огням Пруфрока, как бывалый пловец начальной школы на соревнованиях по плаванию.
Телефон, оставшийся в тусклом пакете, продолжает вести съемку – пустое алюминиевое каноэ, размытый угол мини-холодильника. Телефон помалкивает, но слушает.
И слышит, как Лотта вскрикивает.
Но крик тут же обрывается.
Перед самым рассветом
Джейд Дэниэлс эдаким неуклюжим увальнем – лучше не скажешь – вваливается на стройплощадку «Терра Новы». Еще темно, температура двенадцать градусов, это пятница, тринадцатое марта, в Пруфроке вот-вот начнутся весенние каникулы.
На ней тонкий комбинезон уборщика, в левом кармане лежит канцелярский нож, который отец наверняка назвал бы говнорезом, правая рука сжата в кулак. Под комбезом – девчоночья футболка с надписью «Неприкаянная», чересчур в обтяжку, если кому есть дело, и протертые джинсы, причем большинство дырок на бедрах не от мытья посуды в блинной или перекладывания коробок на отгрузочном складе (Пруфрок – городишко маленький, ничего такого здесь нет), а от того, что она царапает ткань ногтями на седьмом уроке – это урок истории, который Джейд называет «Промывка мозгов-101». Ногти у нее, естественно, черные, волосы должны быть зелеными – хотелось сразить всех наповал, но волосы индейцев краска не берет, хотя на коробке написано «для любых волос», и вышла оранжевая грива, из-за которой полчаса назад она погрызлась с отцом, удрала из дома и заявилась сюда.
Промолчи отец, увидев, как она идет по коридору, Джейд лежала бы у себя в комнате, напялив наушники, и тихо смотрела на тринадцатидюймовом экране телевизора со встроенным видаком какой-нибудь слэшер (пиратская копия).
Но отцу вечно неймется, особенно по вечерам, после шести бутылок, а то и целого ящика пива.
– Видать, морковки переела, дочка, – протянул он с усмешкой и приложился к бутылке.
Джейд покорно остановилась – что поделаешь, если отец окликнул.
Кличку Открывашка Дэниэлс он получил еще в старших классах – продел леску через обшивку, приклеенную к крыше его тачки, украсил гирляндой из рыболовных крючков, потом повесил на них кольца-открывашки от пивных бутылок, да столько, что обшивка в конце концов свалилась ему на голову, когда он мчался сквозь ночь на скорости семьдесят миль в час.
Джейд знает – эта авария должна была отправить его на тот свет. Вот было бы здорово! Джейд уже успели зачать, и на ее существовании это бы никак не отразилось. Зато ее жизнь потекла бы по гораздо менее убогому руслу – она жила бы с матерью, а не с так называемым папашей.
А теперь она обречена расти под одной крышей с настоящим страшилищем, потому что в аварии горе-папаша переломал все кости, лицо стало как у Фредди, и всем, кто еще не успел из комнаты слинять, он заявляет, что, мол, пьяницам и индейцам Господь улыбается.