Мое сердце и другие черные дыры
Шрифт:
Он со свистом втягивает воздух, и краем глаза я замечаю, как его широкие плечи сразу же обвисают. Наверное, так выглядит лось, которого ранил охотник.
– Я хочу умереть сам, но другим навредить не хочу.
– Справедливо. – Сжав зубы, я гляжу прямо на дорогу. О банке колы ничего не говорю – еще подумает, что она угрожает нашей безопасности.
На развилке я поворачиваю влево, как и велел Замерзший Робот, и качу по «главной трассе» Уиллиса. Вдоль нее теснятся дома в викторианском стиле, в которых размещаются заведения
– Как зовут черепашку?
– Капитан Немо, – признается парень и тут же добавляет: – Это не я его так назвал.
Дальше я не расспрашиваю, и имя неизвестного, подарившего черепахе это прозвище, повисает в воздухе, точно заклеенный конверт. Мы оба знаем: внутри письма – некая история, но вот прямо сейчас ни один из нас сорвать печать не решится.
Подъехав к голубому домику с наклейками на окнах в виде рыб, возле которого на газоне красуется щит «Все для рыбалки от Боба и K°», я притормаживаю и паркуюсь на пустой площадке напротив.
– Я быстро, – говорит Роман. Я тянусь к ключу зажигания, но он отрицательно качает головой. – Посиди здесь.
Не успеваю я ответить, как он уже выскакивает из машины и трусцой бежит к «Бобу и K°». Двигается он явно живее, чем за все время нашей встречи. Там, в кафе, он был каким-то заторможенным.
Похоже, он и вправду любит свою черепаху. Сердце сжимается, словно каменеет, но постепенно это чувство слабеет. Я похлопываю себя по животу: отлично сработано, черный слизняк. Поджидая Робота, закрываю глаза и слушаю музыку. Теперь включили отрывок из «Лебединого озера» Чайковского. Я его не люблю: слишком светлое, слишком красивое. Слишком много в нем неутоленного желания.
Мне не нравится желание в музыке. Я люблю прощание, освобождение.
Прежде чем я додумываю эту мысль, Замерзший Робот уже плюхается в машину, сжимая в руках бумажный стаканчик.
– Смотри не вытряхни их.
– А что? Тебе так дорога чистота в салоне? – Его губы морщатся, растягиваясь в широкой улыбке. Нет, у этого парня явно синдром повышенной улыбчивости, а он еще смеет обвинять меня в том, что я его кину.
Я хмурюсь:
– Просто тогда будет совсем уж помойка.
– Ладно, ладно. Прослежу, чтобы не разбежались.
Я выезжаю с парковки на Главную улицу и еду дальше.
– Так где твой дом?
Роман показывает, а потом спрашивает:
– И как ты только слушаешь эту фигню?
Я показываю на радио:
– Фигню? Вообще-то это – музыка гения!
Жаль, что сейчас у них Чайковский, я бы с большим удовольствием впряглась защищать что-нибудь посильнее, например какую-нибудь токкату Баха, но все равно: «Лебединое озеро» бесконечно глубже любой трескучей попсы, которую он включил вначале.
– Но здесь же нет слов, – жалуется он.
– Да что ты говоришь! Прикольно,
Я чувствую, как он снова ерзает и прикладывается коленом о дверь.
– Ты о чем?
– О том, что ты вроде не фанатеешь от слов. Поэтому странно, что они нужны тебе в музыке.
Роман чуть не выворачивает шею в мою сторону. Я чувствую на лице его взгляд – он мягкий, не прожигающий, но я все равно ощущаю его всей кожей.
– Я люблю слова других людей. Они меня заполняют.
– «Закинуться и прижать телочку» – типа таких?
Он снова фыркает:
– Нет. Это просто шум. Но мне он тоже нравится. Помогает забыть.
– Забыть о?..
– Об этом. О том, почему я хочу умереть.
Мы въезжаем в его квартал. Похож на мой: те же старые каркасные дома, только за газончиками, как видно, ухаживают получше: ни сорняковых пятен, ни одуванчиковых заплат.
– Не понимаю я тебя.
Чистая правда. Возможно, это самое честное, что я ему сегодня сказала. Не понимаю, зачем он ищет, чем себя заполнить и зачем ему для этого музыка. Я-то слушаю классику, чтобы найти укрытие, место, куда могу сбежать от своей пустоты.
Теперь он возится с червями. От тряски они скачут вверх-вниз, и Робот пытается удерживать стаканчик на коленях как можно ровнее. Интересно, зачем так беспокоиться за существ, которым все равно предстоит умереть.
Роман ничего не говорит, но я пытаюсь вытащить из него ответ:
– Не понимаю, почему ты этого хочешь и зачем ты в это ввязываешься.
– Ты спрашиваешь, почему я хочу убить себя или почему не хочу делать это в одиночестве?
– И то и другое. – Я прикусываю нижнюю губу. – Хотя, честно говоря, меня не очень-то волнует, почему ты решил покончить с собой.
Это ложь, но поскольку я не хочу называть свою причину, то, пожалуй, было бы честно не тянуть признание и из него.
– Но мне нужно знать, что ты меня не продинамишь.
Он издает холодный смешок:
– Ага, теперь ты беспокоишься, что тебя кинут?
– Я видела, что у тебя куча друзей. Хочу быть уверена, что это не какой-то розыгрыш.
«Ты знаешь Брайана Джексона – поэтому мне нужно убедиться, что это не подстава» – вот что на самом деле стоило бы сказать.
– Друзей? – Робот с отвращением цедит это слово. – Они мне не друзья.
– Я, конечно, не спец, но было похоже, что так и есть.
– Слушай, ты не знаешь, о чем говоришь, – так что помолчи.
Вечернее солнце врывается в машину, подсвечивая его ореховые глаза золотом. Жаль, я не могу вернуть им зеленый оттенок – с ним взгляд Романа не был таким неприятным и злым.
– А ты не слишком-то вежлив.
Он вскидывает подбородок, словно в знак того, что извиняться не собирается.
– Здесь налево. – Он указывает на маленькую улочку, отходящую от Саутвинд, главной улицы его района. – Красный дом справа.