Мое сердце между строк
Шрифт:
— Пожалуйста, — прокричала она. — Спасите его!
Феи в смятении смотрели друг на друга. Ребенок тихо лежал на подушках и не двигался. Уже много раз присутствовали феи при рождении детей, которым не суждено было сделать свой первый вдох.
Третья фея решила не дарить новорожденному задуманное раньше Мужество.
— Я дарю ему жизнь, — проговорила она, и слово это как желтый вихрь вылетело из ее губ и приземлилось на ладони. Поцеловав младенца, вложила она этот вихрь в рот ребенка.
В Королевстве есть легенда, будто принц Оливер в тот самый момент, когда Король Морис
* * *
Не так уж просто расти без отца. За шестнадцать лет своей жизни принцу Оливеру никогда не позволяли быть ребенком. Вместо того, чтобы играть в салочки, должен был, он выучить семнадцать языков. А вместо сказок на ночь, зубрил он наизусть книгу законов Королевства.
Оливер любил свою мать, но как бы он ни старался, ему не удавалось стать тем, кем ей бы хотелось. Иногда он слышал, как она говорила с кем— то в своих палатах, но когда он входил — она всегда была одна. Тогда она смотрела на его черные волосы и голубые глаза и замечала, как он вырос и как стал похож на своего отца, слезы наворачивались на ее глаза. Насколько он мог судить, между ним и его героически погибшим отцом было одно существенное различие: мужество. Чтобы сделать свою мать счастливой, всю свою юность пытался Оливер преуспеть во всем остальном.
Каждое утро проводил он суд, где крестьяне могли разрешить свои споры. Благодаря изобретенной им системе севооборота, кладовые королевства были полны даже в самые суровые холода.
Вместе с Орвилем, волшебником королевства, разработал он жаропрочную броню на случай, если вновь придется сразиться с Драконом (и это, несмотря на то, что он чуть чувств не лишился от страха, когда во время испытаний брони ему пришлось проходить сквозь костер). В шестнадцать лет он был в лучшем возрасте, чтобы занять трон, но ни его мать, ни его поданные не торопились. И как он мог их в этом обвинять: Король должен защищать свои владения. А Оливер вовсе не торопился вступить в битву.
Он знал, конечно, в чем была причина. Его собственный отец погиб с мечом в руке, а Оливер предпочел бы остаться в живых, и в этом меч был скорей помехой. Все было бы совсем по другому, если бы отец был жив и учил его фехтованию.
Но его мать не позволяла ему даже взять в руки кухонный нож. Единственное воспоминание Оливера о хоть каком— либо применении физической силы было, когда он, в возрасте десяти лет, вместе с его другом Фиггинсом, сыном придворного пекаря, боролись против пиратов и драконов. Но затем Фиггинс внезапно исчез.
В тайне Оливер предполагал, что он даже не смог сделать вид, как будто он борется.
После этого у Оливера был еще один друг, бродяжничая собака, которая появлялась во второй половине дня каждый день, после того как Фиггинс исчез.
Фрамп, так звали собаку, был действительно отличным попутчиком, но не мог научить Оливера фехтовать. Так и вырос Оливер с огромной тайной: В глубине души она даже радовался тому, что никогда не ездил верхом на битву или не соревновался в турнире, а так же не вступал ни с кем в сражение... потому что всегда ужасно этого боялся где— то глубоко внутри.
Тем не менее, эту тайну можно было сохранить только до тех
Однажды, когда день Суда подходил к концу, Фрамп начал лаять. Оливер заметил в противоположном конце зала одинокую фигуру, с ног до головы укутанную в черные одежды. Мужчина упал на колени перед троном Оливера. — Ваше величество, — попросил он, — спасите ее.
— Кого я должен спасти? — хотел знать Оливер.
Фрамп, который был знатоком хороших людей, оскалился и зарычал. — Место, мальчик, — пробормотал Оливер и протянул руку мужчине, чтобы помочь встать. На мгновение мужчина замешкался, а затем схватился за нее как утопающий. — Какая скорбь гложет вас, добрый человек? — спросил Оливер.
— Моя дочь и я живем в королевстве за много миль отсюда. Ее похитили, — прошептал он. — И мне нужен кто— то, кто может ее спасти.
Еще никто не обращался к Оливеру с такой просьбой. Обычно речь шла о том, что сосед украл курицу или что овощи на юге страны растут хуже, чем на севере.
Перед его внутренним взором предстала картина, как он выезжает на лошади в полном военном облачении, чтобы спасти благородную девушку, и сразу же подумал о том, что будет вынужден сдаться. Мужчина не мог знать, что из всех принцев в мире он выбрал самого большого труса.
— Определенно есть другие принцы, которые лучше подходят на эту роль, — предположил Оливер. — Я же совершенно не опытен в этом.
— У первого принца, которого я спросил, нет времени, так как в его королевстве господствует гражданская война. Второй сбежал в путешествие, чтобы забрать невесту. Вы — единственный, который согласился меня выслушать.
Мысли Оливера перепутались. Плохо уже то, что он сам знал о своей нерешительности, но что, если слух о его трусости долетит до границ королевства и просочится наружу? Что, если мужчина на своей родине расскажет кому— нибудь, что принц Оливер не готов бороться с простудой... а что уж говорить о врагах?
Мужчина неправильно истолковал молчание Оливера как промедление и вытащил маленький овальный портрет из кармана накидки. — Это — Серафима, — сказал он.
Оливер в жизни не видел такой обворожительной девушки. Ее светлые волосы сияли серебром, ее глаза отливали фиолетовым цветом королевских одежд. Ее кожа светилась подобно луне, на щеках и губах был легкий румянец.
Оливер и Серафима. Серафима и Оливер. Звучит, вроде, неплохо.
— Я найду ее, — пообещал Оливер.
Фрамп посмотрел на него и заскулил.
— Беспокоиться будем потом, — прошептал Оливер в ответ.
От благодарности мужчина упал навзничь, и на секунду пола его плаща распахнулась, и Оливер увидел искаженное шрамами лицо, и Фрамп вновь залаял. В то время как отец девушки верноподнически пятился, Оливер тяжело опустился на трон, положил голову на руки и спросил себя, во что, во имя всего святого, он только что ввязался.