Мое время
Шрифт:
Впрочем, это частные переживания, которые, конечно, бережно хранишь всю свою жизнь: какие цветы тебе дарили, кто и когда, с какими хоронили близких и дорогих людей, ... Хочется перечислять, перебирать, но не обязательно.
Все же одну цепочку я возьму, хотя и не самую главную, просто под настрой.
Мне шесть лет. Нас с папой отправили в театр на утренний спектакль "Черевички". Потом мы гуляли по городу, и это редкостный для меня подарок. В Первомайском сквере сидим на скамейке, едим эскимо. Над головой дивное деревце с кружевными зонтиками соцветий. Ничего в них нет от
– Боярышник, - говорит папа своим рассказчивым голосом, такими интонациями он дает имена вещам и дополняет их историями.
Позднее я сама прочитала книжку "Дочь Монтесумы". Там начинается с того, что молодые люди с барышнями весной ходили на склоны холмов собирать цветы боярышника. И ничего особенного, так было принято, а по законам литературы герою необходимо нечто, о чем он будет тосковать в своих скитаниях. И удивительное со мной тогда случилось совпадение с юным героем, на этих вот цветущих холмах, в самом истоке его, да и моего пути, когда не произошло еще никаких приключений, но только предчувствие, но готовность... Лирический отправной момент, с которого мы пустимся каждый в предначертанные ему странствия, чтобы когда-то на закате дней вспомнить дальний знак своего начала.
Я стою сейчас на высоком берегу реки под соснами, под неплотными кронами боярышника, пережидаю дождь. Слепой дождик. Все в солнечной игре. И пронзительное охватывает ощущение детства. По мгновенной этой остроте проникновения и глубине отзыва. И сразу же рассеивается какой-то "тот самый" конкретный эпизод, один, другой, еще..., нечетко совмещаются, хочется броситься их воспроизводить, но вроде бы и нет нужды, порыв бьется, пульсирует в томящем трепете, стихает, выравнивается дыхание, становится легким, чистые запахи, звуки, резьба листвы над лицом близко, а выше раскаты огромного неба... Хорошо, как в детстве.
А ведь если задуматься, детство вовсе не было сплошным счастьем. Даже напротив, в нем - через край негативных переживаний, в нем - корни обид и комплексов, страданий и многих неудач.
Однако за этим всем, лишь в детстве существует некий абсолют бытия, когда ты просто есть в этом живом мире, ты часть его, ты сам - природа, растешь как трава, как цветок, вольно и самодостаточно. И нет еще вопроса: кто ты, зачем явился, что тебе предназначено.
Взрослея, мы утрачиваем свое растительное счастье, и слава Богу, было бы скучно в нем оставаться. Мы заняты постижением смысла, если сказать высокопарно, на поверку же заняты суетой и бытом.
Но иногда вдруг настигнет нас первичный импульс, избыток жизнеощущения, обнажит простые первородные чувства, и этот мирный уже, светлый восторг заполнит момент созерцания спокойным и совершенным наслаждением, собственной своей подлинностью.
Я стою под кустом боярышника, он уже не в цвету, да и неважно. Большая река, крутой берег, сосны, слепой дождь, ...
Возвращаясь домой, я обычно срываю здесь несколько ломких стебельков гвоздики, да цветки тысячелистника, да еще вот добавлю к ним кровохлебку.
Яблоня под окном
На самом деле она - в окне. Белопенная крона повисла облаком как раз на уровне второго этажа, окутала окно в кухне. Кажется, сейчас шагнешь с подоконника
Когда мы поселились в этом доме - бывшем госпитале, в сорок четвертом году, бабушка посадила деревце. Но другое. Со стороны коридора. Она любила сидеть там у окна, на солнечном припеке, читала, шила, вязала. Грозила нам пальцем, чтоб не поломали саженец, насаясь здесь по пустырю в лопушином царстве.
Мы вспоминали про яблоньку только осенью, когда сквозь листву заметно проглядывали тугие розовые пупочки. Не верилось, что такие невкусные, вяжущие, - проверяли каждый день, хотя немалый уже жизненный опыт подсказывал, - надо дождаться, когда их прихватит морозом. Боже, какая сладость! Темно-красные райские яблочки в снежном меху веток - налитые, мягкие, "мятные", как назовет их поколение наших детей, что будет пастись на тех же плантациях.
На месте пустыря для нас сделали детскую площадку с песочницей и грибком, по периметру обсадили кустами сирени и яблонями, обнесли забором. Под грибком в дождливые вечера прятался шофер Дядя-Ванюша, он подрабатывал сторожем. Мы его любили. Он был совсем молодой, только что после армии.
Познакомились, когда он возил на выходные дни в лес филиальскую компанию. Весной, перед экспедицией, мой папа обычно устраивал такой праздничный выезд на природу. Брали и нас - ребятишек. Пировали там на лесной лужайке. Первому папа всегда наливал шоферу:
– Как тебя звать, штурман?
– Ванюшка, - молодцевато подскочил складный-ладный невысокий паренек с веселой чернявой красотой.
А мы и так к нему прилепились. Солдат! Шофер! Что может быть лучше! Он нас даже немножко поучил водить машину. Вожделенный запах бензина, сухой пропыленной гимнастерки, хвойных свечек на молодых сосенках, что лезли ветками к нам в кабину и мягко потом скребли борт грузовика... Мы стали звать его Дядя-Ванюша, прекрасно понимая, что для больших он еще совсем невзрослый, и наша фамильярность будет забавна.
Мы с ним дружили все детство.
– Дядя-Ванюша, прокати!
Набивались в кузов и мотались по его делам в самые далекие концы города. Он не строжился, если отпрашивались добираться обратно пешком, у нас же тоже возникали свои необходимости в городских пампасах. В гараже он разрешал помогать мыть машину, вообще околачиваться возле. Мы вместе боялись начальника - Андрея Иваныча Беличенко. Зимой же нередко чистил дорожки, сбрасывал снег с крыши, - вот где была потеха! И стоял "на посту" под грибком в сторожевом тулупе с ружьем, мы покуривали за компанию.
Я до сих пор называю его Дядей-Ванюшей.
У нас с ним выдался еще один общий эпизод. Мама договорилась, чтобы привез из Городка письменный стол. Я - в сопровождающих. Я уже в том лихом студенческом возрасте, когда чувствую себя на равных со зрелыми мужиками. Я уже в том ядреном возрасте, когда зрелые мужики позволяют себе позаигрывать. Мы мчимся на всех парах, на дрожжевых-бражных парах, по слепящему голубизной тракту, по прямому, накатанному, стремительному... Болтаем напропалую, ветер в ушах и ветер в голове... В общем, сорвало столешницу и унесло, только тумбы взбрыкнули в кузове, а когда вернулись, ее уже кто-то спер.