Мое второе "Я"
Шрифт:
После пяти минут каторжной работы я весь взмок, хотя скафандр исправно впитывал влагу, но проклятая створка так и не сдвинулась с места.
– Как дела? – Послышался голос Ады.
– Я думал, будет легче.
– Тебе помочь?
Интересно, как она могла мне помочь?
– Не надо.
– Так, Глеб, слушай меня внимательно. Если створка не двигается, значит, ее что-то держит. Скорее всего, повреждение снаружи корабля. Возможно, элемент крепления причального модуля изогнулся, пробил обшивку и заблокировал створку изнутри. Тебе надо выйти на поверхность корабля и осмотреть обшивку.
Я выглянул наружу.
– Вы правы, профессор. Видите?
– Вижу, но плохо, сейчас добавим освещение.
– Снаружи вспыхнули причальные прожекторы, и у меня захватило дух.
Шлюз находился по центру корабля, а вокруг кольцом располагались двигатели. Причем такие, как установлены на перехватчиках малого радиуса действия. Только на перехватчике их два, а здесь восемнадцать раз по два. Причем сам корабль ненамного тяжелее.
Я еще раз окинул взглядом громадное двадцатиметровое кольцо. Совсем недавно там внутри бушевало термоядерное пламя. Принцип действия у них был простой: радиоактивный изотоп водорода нагревался лазером до звездной температуры, происходил небольшой термоядерный взрыв в магнитном поле, затем поле выбрасывало продукты взрыва вдоль оси двигателя.
Надолго задерживаться здесь не стоит. Скорее всего, фон приличный.
Но в свете прожекторов стал отчетливо виден кривой железный зуб с оторванным краем, торчащий в обшивке. Неудивительно – с такими двигателями можно было бы разворотить пол-астероида, а не только стыковочный узел.
Изображение с камер скафандра передавалось в рубку. Правда, при разборках с трупом я предварительно камеры отключил. Аде ни к чему такое зрелище. У нее и так после увиденной руки с желудком не в порядке.
– Видите повреждение?
– Вытащить сможешь?
– Попробую.
Подобравшись к зубу, я стал методично молотить его железякой. Никакого эффекта. Масса железки мала. Да еще скафандр здорово мешал. На базе я такую железяку выдернул бы в два счета голыми руками. А здесь никак.
– Профессор, попробуйте покачать створками, может, вылезет.
– Это происходит постоянно, ты просто не замечаешь. Она вылезла почти на два миллиметра. Стучи давай.
На два миллиметра? Как же это я сразу не заметил? Бормоча себе под нос ругательства, я принялся снова колотить по «зубу» железкой. И она сдвинулась! Створка дрогнула: сначала в одну, потом в другую строну, потом «зуб» выскочил из рваного отверстия, и я еле успел увернуться от зазубренного края.
– Так, ребята, готово! – бодро отрапортовал я, – эй, не закрывайте люк!
Створки диафрагмы почти сомкнулись, но тут же разошлись опять в разные стороны, а между ними нежно белела пуповина моего фала.
– Не ори. Надо было проверить работоспособность.
– А нельзя проверить, когда я буду внутри корабля, а не снаружи?
– Можно, заходи.
– Ну спасибо.
– В том же ящике пена-герметик. Возьми и проверь герметичность шлюза.
Я порылся в ящике, нашел баллон с пеной, затем внимательно
осмотрел закрывшуюся диафрагму. Вроде прилегает плотно, по всей поверхности уплотнителя. Я нанес пену на все стыки и скомандовал поднять давление. Пена держала
Возле шлюза меня уже встречала вся компания. Кстати, без скафандров, что запрещено. Ремонт-то был еще не закончен. Что такое разгерметизация, я уже слишком хорошо знал. Но решил не выступать – слишком сильно устал. Да и это их дело.
Профессор пристально посмотрел на железяку, валяющуюся возле створки шлюза. Поднял, покрутил в руках.
– А ты хоть знаешь, чем ты ремонтировал шлюз?
– Железкой. Кувалду не нашел.
– Железкой! Это шаблон для юстировки направления тяги двигателей. Изготовлен из высокотемпературной керамики с покрытием из сверхотражающей амальгамы. Точность изготовления – почти одна миллионная. Но ты прав, теперь это просто железка. Кстати, она стоит столько, что ты не заработаешь за год.
– Простите, я не знал. А Вы могли бы мне и сказать.
– Сказал бы, если бы ты не отключил камеры. А потом было поздно. Ну да ладно. На базе найду еще. Дай Бог, чтобы не было неполадок с двигателями.
Затем были почти домашние посиделки с чашкой чая, с рассказами про жизнь, смешными и не очень историями. Все устали, поэтому ужин не затягивался.
Ада зевнула и сообщила, что отправляется спать.
Так как каюта была одна и очень крохотная, мне спать придется в пилотском кресле. Двигатели, остановленные на период ремонта, вновь были запущены, ускорение – примерно одна треть G, поэтому будет довольно комфортно.
Профессор заверил, что вахты здесь не требуется, автоматика справляется с пилотированием самостоятельно. Да и с чем справляться? Корабль на курсе, ускорение – постоянное, в течение сорока двух часов, затем пять дней свободного полета в невесомости, затем торможение, выход на орбиту Земли, – и мы дома.
Если не произойдет ничего непредвиденного, оставшаяся часть пути должна пройти чисто. Одно не давало покоя. Профессор. Этот человек начинал внушать суеверный страх. Обычные люди не раздваиваются, корабли не убивают людей. Что-то здесь пахнет загадкой. И вряд ли разгадка окажется для меня очень приятной. Надо постараться без приключений закончить маршрут и забыть обо всем. С этой мыслью я заснул.
Проснулся я резко, как от толчка. Профессор сидел в соседнем кресле и колдовал с пультом. Как и раньше, вокруг него змеились графики, схемы, висели какие-то таблицы.
– Что-то случилось? – Неприятное предчувствие не оставляло.
– Пока все в порядке, но у нас, возможно, скоро будут гости.
– Мы в космосе, в сотнях тысяч километров от ближайших баз.
Профессор, не отвечая, высветил схему Солнечной системы. Укрупнил участок от пояса астероидов до Земли. Красной трассой светился наш пройденный путь. Маленькая Ида висела у меня возле уха, красная звездочка корабля мерцала на расстоянии вытянутой руки, зеленая гипербола вероятного курса входила в профессора и заканчивалась в конце рубки, возле иллюминатора, в котором светилась Земля. Красиво и оригинально. Профессор ткнул пальцем в туманное пятнышко неподалеку от корабля.