Мое!
Шрифт:
— Кента и Сэнди. Знаю.
— Я пыталась позвонить Кейту, но никого нет дома. Я просто хотела проверить, что он живет все там же.
— Да, там же. Их дом как раз немного дальше по дороге.
— Отлично. Я к нему по дороге заеду.
— Э-э… Можно мне сказать мужу, что вы звонили, Робин?
— Конечно! — ответила Мэри. — Скажите, что я буду через пару дней.
— Ладно. — В голосе женщины появилось некоторое недоумение. — Простите, а мы с вами когда-нибудь встречались?
— Нет, не думаю. Спасибо вам за помощь.
Она повесила трубку, а затем позвонила по номеру Кавано. Опять никто не отвечал. Мэри встала, ее ляжка распухла и пылала, она захромала
Мэри уснула со включенными светом и телевизором под завывающий снаружи ветер. В своем убежище желаний она шла с Лордом Джеком по широкому и травянистому склону холма. Океан расстилался перед ними гобеленом голубого и зеленого, и грохот волн эхом отдавался от скал. Она была молода и свежа, и вся жизнь лежала перед ней, и жестокости не было в ее глазах, когда она улыбалась.
Джек в свободных одеждах держал на руках Барабанщика, и его светлые волосы, развеваясь, падали на плечи и спину, как вьющееся золото. В отдалении был виден дом, красивый двухэтажный дом с каменными трубами и пятнами мха там, где дома касались брызги Тихого океана. Она знала этот дом, знала, где он стоит. Это был Дом Грома, дом, где зародился Штормовой Фронт в своем ритуале свечей и обетов на крови. Именно там они с Лордом Джеком впервые любили друг друга, именно там она отдала ему свое сердце навеки.
Это был единственный дом, который она называла родным.
Лорд Джек прижимал к себе ребенка и обнимал за плечи идущую рядом с ним высокую и стройную девушку. Они вместе шли среди цветов. Воздух был сырым и соленым из-за близости океана, и лавандовый туман наползал с бухты Дрейке.
— Я люблю тебя, — услышала она, как Джек сказал ей в самое ухо. — Я всегда тебя любил. Врубаешься?
Мэри улыбнулась и сказала, что врубается. Радужная слеза скатилась по ее щеке.
Они шли к Дому Грома, с ними был Барабанщик и обещание нового начала впереди.
На своем диванчике Мэри тяжело спала, истощенная потерей крови, от слабости ее рот приоткрылся, длинная серебристая нитка слюны тянулась по подбородку. Сквозь бинты на ляжке и руке проступала кровь.
Снаружи кружили снежинки, слетая с небес и припорашивая голые поля, и температура упала ниже пятнадцати градусов по Фаренгейту.
Далеко было Мэри до страны ее грез.
В десяти милях к западу от, места беспокойного отдыха Мэри застонала в горячечном бреду Лаура. Диди пробудилась от тревожного сна в кресле, посмотрела на Лауру и опять закрыла глаза, потому что ей нечем было облегчить боль этой женщины, моральную или физическую. Ножницы для, откручивания номеров оказались бесполезны, но Диди порылась в хламе в кузове «катласа» и нашла отвертку, которая подошла. На «катласе» теперь был номер штата Небраска, нашлепка «Плейбоя» соскоблена, красные игральные кости выкинуты.
Сон объял страдалиц и на короткое время укрыл их от боли. Но ночь прошла и наступал холодный рассвет, штормовые облака уже скользили из Канады в стальной тьме. Ребенок внезапно проснулся, его голубые глаза что-то искали, губы обрабатывали пустышку. Он видел странные очертания, незнакомые цвета, слышал резкое завывание и шлепанье неизвестных звуков: порог загадочного, пугающего мира. Через несколько минут его тяжелые веки закрылись. Он опять уплыл в сон, безвинный и безгрешный, и его руки искали мать, которой не было.
ЧАСТЬ 7
ПОГРЕБАЛЬНЫЙ КОСТЕР
Глава 1
СИЛА
Вопль клаксона.
Мэри разлепила клейкие и опухшие веки.
Клаксон вопил снаружи. Рядом с домом.
У нее подпрыгнуло сердце. Она села на кушетке, и все суставы вскрикнули в унисон. Выдох боли сорвался с губ Мэри. Снаружи в серых сумерках зимнего утра гудел гудок. Она уснула с включенным телевизором и светом: человек с короткой стрижкой говорил о производстве сои. Когда она попробовала встать, резкая боль прострелила ляжку и перехватила дыхание. На бинтах была корка темной крови, в комнате стоял кислый медный запах. Рана на руке пульсировала от жара, рука онемела вплоть до пальцев. Мэри встала с кресла с усилием, которое заставило ее зашипеть сквозь стиснутые зубы, и заковыляла к окну посмотреть, что там перед домом.
За ночь выпал снег, укрывший поля тонким слоем. На припорошенной белой дороге, ярдах в шестидесяти от дома, стоял школьный автобус с надписью на боку ШКОЛЫ ОКРУГА СИДАР. «Приехали забрать Фадж Рипла», — поняла Мэри. Вот только мальчик не готов идти в школу. Он крепко спит под сеном. Школьный автобус простоял еще секунд пятнадцать, затем водитель дал последний недовольный гудок, и автобус поехал прочь, направляясь к следующему по дороге дому.
Мэри нашла часы. Семь тридцать четыре. Она чувствовала слабость, головокружение и пульсирующую в желудке тошноту. Она заковыляла в туалет, наклонилась над унитазом, сделала несколько рвотных движений, но ничего не вышло. Она поглядела на себя в зеркало: глаза запали в распухших веках, кожа посерела, как зимняя заря.
«Смерть, — подумала она. — Вот на что я похожа».
Нога болела яростно, и она стала рыться в аптечке, пока не нашла пузырек экседрина. Она приняла три таблетки, разжевала их с хрустом и запила пригоршней воды из-под крана.
Ее тянуло отдохнуть весь этот день. Тянуло снова заснуть в этом теплом доме, но пришло время уматывать. Водитель школьного автобуса может начать гадать, почему Фадж Рипл сегодня утром не вышел, хотя в доме горел свет. Он кому-нибудь расскажет, и этот кто-нибудь тоже начнет гадать. Заведенный порядок — ткань жизни в этом трахающем мозги государстве. Когда заведенный порядок нарушается, словно пропущенный стежок, весь муравейник начинает шевелиться. Время убираться.
Барабанщик заплакал, Мэри распознала голодный плач, тоном ниже и не такой напряженный, как плач от испуга. Это скорее было носовое жужжание, с паузами, чтобы набрать воздуха. Его надо будет покормить и поменять пеленки перед отъездом. Инстинкт требовал делать ноги. Сперва она сменила себе повязки, дергаясь от боли, когда отдирала присохшую вату. Она опять перевязала раны и туго их забинтовала полосками разорванных простыней. Потом открыла чемодан, надела чистое белье и фланелевые носки из гардероба Роки Роуда. Ее джинсы слишком сжимали бедра и распухшие ноги, так что она натянула пару более свободных рабочих брюк — опять спасибо ушедшему на покой хозяину — и крепко их перетянула одним из своих поясов. Она надела серую рабочую рубашку, бордовый свитер, купленный еще в восемьдесят первом, и приколола значок — «улыбку». Одевание закончилось старыми ботинками. В шкафу Роки Роуда висел соблазнительный ассортимент толстых пальто и алясок. Она сняла с вешалки коричневую вельветовую куртку с овечьим воротником, отложила ее на потом и выбрала зеленую парку на гусином пуху, чтобы положить в нее Барабанщика, как в импровизированную детскую корзиночку. Пара перчаток мужского размера тоже была отложена на потом.