Могила девы

Дивер Джеффри

Рифма двух первых и двух последних строк создается сходными жестами руки. Понятия «темнота» и «хорошо» передаются направленной к говорящему плоской ладонью со сдвинутыми пальцами. А «крылья» и «облака» такой же, но направленной вверх ладонью.

Де л’Эпе завороженно слушал. Мелани показала ему еще несколько своих стихотворений. Она каждый вечер втирала в ногти миндальный крем, и они стали гладкими и прозрачными.

Она изменила тему.

— Где только я не отметилась. В Национальной ассоциации глухих, Бикультурном центре, Спортивной ассоциации глухих.

Де

л’Эпе кивал. (А как бы она хотела, чтобы и он рассказал о своей жизни. Женат? Господи, только бы нет! Дети есть? Он старше, чем ей показалось, или моложе?)

— Моя карьера была ясна. Мне было уготовано стать первой глухой женщиной, заправляющей фермой.

— Фермой?

— Можете задать мне любой вопрос о подкормке зерновых. О безводном аммиаке. Что вы хотите знать о пшенице? Красная пшеница пришла к нам из русских степей. Но в ее названии нет ничего политического, во всяком случае у нас, в Канзасе. Все дело, сэр, в ее цвете. «Янтарный цвет полей…» [38] Хотите знать, в чем преимущество сева не в борозду и как соответствовать торговому кодексу и получить кредит под урожай, который еще не взошел? «На весь прирост и приспособления на упомянутой земле»?

38

Слова из патриотической песни «Америка прекрасная».

Мелани объяснила, что ее отец владел шестьюстами шестьюдесятью акрами земли в центре Южного Канзаса. Он был долговязым и изможденным на вид, что многие принимали за твердость характера. Трудился отец много и охотно, но ему не хватало таланта, что он считал невезением. И признавался — но только себе, — что ему нужна помощь всех домашних. Разумеется, большую часть своего состояния он собирался оставить сыну. Но в наши дни ферма — это крупный бизнес. Гарольд Черрол мечтал разделить хозяйство на трети: одну — сыну Дэнни, другую — дочери Мелани. И радоваться, наблюдая, как процветает семейное предприятие.

Мелани противилась планам отца, хотя ее прельщала мысль о том, что она будет работать вместе с братом. Неугомонный паренек превратился в общительного юношу, и ничто в нем не напоминало их ожесточенного отца. Если ломался нож комбайна, Гарольд проклинал судьбу, а Дэнни спрыгивал из-за штурвала, убегал и вскоре возвращался с упаковкой пива и сандвичами для неожиданного пикника. «Да починим мы к вечеру эту заразу, а сейчас давай поедим».

Одно время Мелани считала, что такая судьба устроит ее. Прошла заочный курс по сельскому хозяйству и даже отправила в газету глухих статью о глухоте и жизни на ферме.

Но прошлым летом Дэнни попал в аварию, и у него пропало и желание, и возможность работать. А Черрол-старший, нуждавшийся в наследнике, обратил взгляд на Мелани. Да, она была женщиной (недостаток серьезнее, чем глухота), но образованной и трудолюбивой.

Он надеялся, что дочь станет его полноценным партнером. А почему бы и нет? Она с семи лет сидела в кондиционированной кабине большого

комбайна, помогала отцу разбираться в бесчисленном количестве передач. Надевала очки, маску и перчатки, как заправский сельский хирург, наполняла бак аммиаком, ходила с ним на собрания Объединения сельхозпроизводителей и сопровождала в такие места, которые знали только местные жители. Там прятались нелегальные иммигранты, рассчитывая получить поденную работу во время сбора урожая.

«Господь определяет нам место, где жить. Твое место здесь, чтобы ты по силам трудилась и твоя проблема не доставляла тебе неприятностей. Такова воля Божья… Как ни крути, тебе надо возвращаться домой».

«Скажу ему, — подумала Мелани. — Уж если не говорила ни одной живой душе, то скажу хотя бы де л’Эпе».

— Хочу вам признаться.

Он безмятежно посмотрел на нее.

— Это что-то вроде исповеди.

— Ты еще слишком молода, чтобы исповедоваться.

— После декламации в Топике я не собиралась сразу возвращаться в школу. Хотела поехать в Сент-Луис навестить брата. Он лежит в больнице. Завтра ему будут делать операцию.

Де л’Эпе кивнул.

— Но перед тем как отправиться туда, я планировала кое-что в Топике. У меня там назначена встреча.

— Расскажи.

А надо ли? Рассказывать или нет?

«Расскажу, — решила она. — Так будет лучше». Но только собралась открыть рот, как что-то помешало.

Запах реки?

Стук приближающихся шагов?

Брут?

Встревожившись, Мелани открыла глаза. Ничего подобного — в здании все было спокойно. Никого из троих преступников рядом не оказалось. Девушка снова закрыла глаза и попыталась вернуться в музыкальную комнату, но де л’Эпе исчез.

— Где вы? — крикнула она, но тут же вспомнила, что, хотя ее губы шевелятся, она больше не слышит слов. — Я не хочу уходить. Пожалуйста, вернитесь…

И вдруг Мелани поняла, что из музыкальной комнаты их выгнал вовсе не ветер с реки, а ее собственное «я». Она оробела, смутилась и больше не хотела исповедоваться.

Даже человеку, готовому слушать все глупое и дурное, что бы она ни говорила.

Они заметили вспышку света примерно в пятидесяти ярдах.

Джо Силберт и Тед Биггинс неслышно шли по полю слева от здания бойни. Силберт показал туда, где блеснули то ли окуляры бинокля, то ли что-то из снаряжения на поясе бойца группы спасения заложников, отразив белый свет галогенных прожекторов.

Биггинс счел вспышку слишком яркой.

— Не иначе блик на линзах бинокля, — озабоченно заметил он.

— И что мне теперь — бежать затыкать им рты? — осведомился его коллега. Силберту отчаянно хотелось курить. Они шли лесом, пока не оказались на открытом пространстве. Силберт посмотрел в видоискатель камеры и перевел трансфокатор на максимальное приближение. Бойцы скрывались в подлеске напротив бойни. Один прятался за школьным автобусом рядом со зданием — фактически под самым окном.

— Неплохо справляются, — прошептал репортер. — Пожалуй, лучший спецназ из всех, что я видел.