Могила для 500000 солдат
Шрифт:
Десантники закованы в кандалы и помещены в дворцовую тюрьму; народ ропщет, окружив дворец, вырывает винтовки у охранников, группа молодых художников разворачивает красный транспарант, на котором нарисован зарезанный ребенок.
На закате губернатор, против воли офицеров — один из них ударил его по щеке, после чего был арестован стражниками и заперт в угольном подвале — решил встретиться с Иллитаном. На броневике в сопровождении двух джипов Иллитана перевезли из Элё в Энаменас. На всем пути следования повстанцы выгоняли детей из хижин и заставляли их махать бело — зелеными флажками; солдаты стояли спокойно в люках броневика: был приказ не стрелять.
Колонна въезжает в Энаменас через Северные ворота, за дворцом. Это самые большие ворота, выходящие на горы, народу пользоваться ими запрещено. Иллитана вытолкнули из машины во двор, он стоит, качаясь, на белом песке.
Губернатор спускается во двор, три сопровождающих его охранника
Иллитан стоит на коленях на песке, колени кровоточат, солдат бьет его по затылку, губернатор удерживает его руку:
— Не бей его; сколь велика жажда свободы у того, кто не останавливается перед убийством детей; отойди.
Солдат смотрит на генерала, тот поднимает руку, солдат отпускает голову Иллитана.
— Останься со мной. Генерал, проводите Иллитана в ваш кабинет; мы с часовым следуем за вами.
В глубине двора блестит стекло: солдаты эскорта, сидя за столом, пьют пиво, винтовки и подсумки с магазинами висят на ставнях кабинетов. Иллитан встает, генерал ведет его в свой кабинет:
— Ты похож на женщину. Терпеть не могу женщин.
Иллитан прикован к стулу, его голова подрагивает в солнечных лучах; на ставне висит подсумок, под ним вымазанная в глине ладонь солдата, еще ниже, сквозь щель, видна полоска бедра между поясом и тканью, дымящаяся под слабым вечерним солнцем, из пор сочится пот. Губернатор встает, подходит к Иллитану, кладет ладонь на его плечо:
— Завтра мы поговорим еще. Генерал, разместите его в старой школе.
Он поворачивается к часовому, прислонившемуся к двери, винтовка между ног:
— Ты будешь охранять его до полуночи, я буду рядом в моем кабинете. Потом капрал сменит тебя. Ты вернешься в Элё только послезавтра. Генерал, не заставляйте кардинала ждать.
— Я зайду к вам, когда вернусь от него, Ваше Превосходительство.
— И постарайтесь, чтобы вас не находили больше, как позавчера, в оранжерее, под кроватью маленького певчего…
Под подвязанными ветвями, орошенными вечерним туманом, кардинал идет, опираясь на руку генерала:
— Он считает меня идиотом. Ему легко оставаться чистеньким. Его сыну — тоже. Они все гордецы. Он больший бунтовщик, чем это ничтожество Иллитан.
Иллитан лежит на скамье, часовой сидит на парте, одна ягодица на чернильнице, другая — на петле откидной доски; он скребет сапогами пол, посыпанный опилками и крошеным мелом, руки сжимают ствол винтовки; он недавно поел, рот блестит от жира и молока; стражники в столовой кидают ножи в бамбуковую стену, хватают мясо и крошат его в котелке. Перед ним, на доске, висит карта метрополии. На возвышении, в тряпках, возится крыса. Солдат, уставившись на крысу, засыпает, голова клонится на грудь… раздевается перед кроватью, я, голый, потный, лежу под простыней, жду, лифчик скользит по ее животу, цепляется за расстегнутые трусы, прикрывающие истерзанное влагалище и окровавленную прядь волос; она кладет руку на простыню в том месте, где член натянул ткань; на ее туалетном столике лежат гребни, щетки, блестящие флаконы; в фаянсовой раковине — я вижу ее в наклоненном зеркале — дымится кусок мяса. Она ласкает мой член через простыню; на лестнице смеются парочки; она берет мою скомканную, грязную рабочую одежду и трет ее о свой живот, она обвязывает джинсы вокруг груди, кусает пуговицу, одевает их на голову, просовывает руки в штанины, трусы и бюстгальтер висят между ног; разгоряченная, она склоняется надо мной, я обнимаю ее за талию, прижимаю к себе, впиваюсь в ее рот, ее груди трутся о простыню, из них брызжет молоко, она срывает простыню, она прижимается к моему обнаженному телу, молоко течет, струйки скользят по животу, скатываются между ног, образуя под моими ягодицами, поясницей, спиной ласковую лужицу, мой член опадает, ее волосы скользят по моим глазам, залезают под веки, как нить — под ногти, я переворачиваюсь, встаю на четвереньки, толкаю ее под себя, с моих бедер капает молоко, я разрываю трусы и бюстгальтер, приклеенные потом к ее ляжке и бросаю их на пол, на свои джинсы и рубашку, я беру рукой член и вставляю его до половины в ее истерзанное влагалище, ее рука свисает со спинки кровати, опускается на раковину, ее пальцы нащупывают мясо, ее ногти проскребают крестик на дымящейся плоти, потом разрывают ее, ее ладонь сжимает горячий, черный, розовый внутри, ошметок, подносит его к моему рту, я лижу, кусаю мясо, приподняв голову с подушки, она хватает кусок, сжимает зубами, ее горло, мое горло, мой член раздуваются, мое копье касается ее сердца и убивает его… На доске висит карта метрополии;
Вверху сталкиваются солнечные зайчики; под сводами крон, под дрожащими от тяжести воронов и сорок ветвями гусеницы танков пожирают песок, усеянный взметенными ветром листьями; солдаты бросают ножи в ободранные стволы; река, плоты, на которых распяты семьи бледнолицых, трупы с обнаженными коленями и грудями гниют в неподвижной, покрытой бензиновой пленкой воде; выпрыгивающие из воды рыбы хватают ступню, ладонь, лоскут одежды; в воде дрожит кинжал. Танки продвигаются по равнине. Мама выбрасывает в окно матрасы и подушки. Папа на соломе извивается на девушке, которую первые солдаты пригнали с моря; это скифы; мама открывает им рты и набивает их луковым пюре; входит Мариан; они сидят на сене. Мама закрыла двери сарая; мы с Гансом смотрим в щели дверей, моя сестренка забирается на сено, садится рядом с усталыми солдатами, их глаза закрыты, их губы измазаны луковым пюре, она гладит их светлые волосы, просовывает пальцы в дыры их свитеров, она расстегивает ширинки их синих саржевых штанов, ее ладонь ложится на живот, потом берет теплый член и дрочит его; раскачивающиеся вокруг сарая, во тьме, высокие ели опускают ветви в холодную воду пруда; скоро придут другие солдаты, персы, они хватают мальчиков за члены, уводят их с собой, чтобы продать данакилам из другой армии; Мариан сжимает губы, Ганс вцепился пальцами в мою грудь, его член, прижатый к моему бедру, встает:
— Это же Мариан, щенок.
Солдаты, освободившиеся от семени, откидываются назад, положив ладони под голову, раскинув ноги на соломе. Мариан вытирает пальцы о солому:
— Мерзавка, мерзавка, я убью ее, заставлю ее съесть свои пальцы.
Слезы из моих глаз стекают на дрожащие губы.
— Мама ей позволила, они переговаривались, когда резали лук.
— Она тоже мерзавка, я скажу папе.
— Папа спит с девушкой… знаешь, она сегодня вечером в прачечной разрешила мне потрогать свои ноги.
Моя пощечина отбрасывает его в темноту, он плачет, прижав руку к щеке. Мариан спрыгивает на пол сарая, она вытирает ладонь о платье, на ее ладони кровь, кровь и шерстяные нити, она открывает дверь, видит нас, я бросаюсь на нее, сжимаю ее горло, кричу, плачу:
— Мерзавка, мерзавка, мерзавка…
Я засовываю кулак ей в рот:
— Ешь, лижи, ешь, ты думала, это — вино, нет, это слизь улиток, лижи, лижи…
Я вижу кровь и нитки на другой ее ладони, она отрывает мои пальцы от своей шеи, падает на колени у моих ног:
— Это кровь, я стягивала их сапоги, на их носках была кровь. Не бей меня. Кончиками пальцев я ощущала их усталость. Я думала о тебе; это тебя я усыпляла своими прикосновениями…
В соседней комнате солдаты катают бочки, они смеются, садятся на бочки верхом, словно на женщин или лошадей.
Это чтобы усыпить их, я бью ее, она хватает мои руки, я бью ее коленом в живот, чтобы убить ребенка в ее чреве; я сжимаю ладонями ее бедра, крысы бегают под ее кожей, между мышцами, взбираются, пища, на живот; вцепившись в мою руку, она обнимает мою талию, грудь, дрожит, стучит зубами, она вся почернела, крысы продираются под щеками, под плечами; ее крик разбивает мою голову, как огненный цветок, я сжимаю ее плечи, чувствую, как крысы поднимают морды под моими пальцами. Она извивается в моих объятьях, кусает волосы на моем затылке, раздирает мою рубаху, я сжимаю крысу в ее плече, душу ее, чувствую, как она трепещет, умирает, коченеет под кожей, омытой слезами и потом, на ложе из жил и стянутых мышц; я смотрю на ее искаженное лицо, беру ее ладонь и кладу между ног, заставляю ее взять мой член и дрочить, сперма стекает по моим ляжкам, смачивает ткань моих шортов, крысы покидают ее тело, ярость — мою голову…