Могила для горбатого
Шрифт:
Колька отрицательно покачал головой.
— Не-а… Возможно, сам Сашка позвонил ему да сказал. Вообще-то темнят они чего-то, и отец твой в том числе. Все про все знают, только мы с тобой, как говорится, ни ухом, ни рылом. Ладно, дай мне водички попить да пойду я, пока твой отец не заявился, и уши мне не оторвал…
А в это время Зойка с Сашкой по приказу Нечистого тащились в больницу к Серебряковой. Возвращение из милиции мужа явилось для Долженковой полной неожиданностью, причем неприятной. Ей было противно снова видеть его расплывающуюся в идиотской улыбке мерзкую физиономию (Шиляев уже
Наказав мужу дожидаться ее в вестибюле, Зойка с бьющимся сердцем стала подниматься по лестнице на второй этаж. В палате номер семнадцать были заняты только две койки. Девушку сегодня утром выписали. Увидев племянницу, Серебрякова расплакалась.
— Как же так, Зойка, — сказала она с трясущейся от обиды челюстью, когда Долженкова, поздоровавшись, поставила на тумбочку букет цветов, и пакет с фруктами, купленными по дороге в больницу. — Как же так, — повторила Серебрякова, всхлипывая, — он мог поступить со мной?
— Не хороший у тебя мужик! — гневно сказала дородная женщина с соседней кровати. — Зверь! Тетку-то твою как изувечил! Живого места на ней не осталось.
— Да-да, — меланхолично подтвердила Долженкова, чувствуя себя побитой собакой. Она присела рядом с Серебряковой на краешек кровати и, склонившись к ней, тихонько сказала: — Ненормальный он, тетя Клава, больной человек. В тот день не ведал, что творил. Наркоман он…
Глаза и рот у старушки округлились.
— Наркома-ан?! — так же тихо ужаснулась она. — Да как же ты с ним живешь-то, Зойка?!
Долженкова жалко улыбнулась:
— Вот так и живу, тетя Клава, мучаюсь. Все из дома продал одни стены остались. Его лечить нужно. В наркологическую клинику определять. Может быть, простишь его тетя Клава? Нельзя ему в тюрьму. Сдохнет он там без своих наркотиков.
— Простить?! — уловив несколько слов из тихого разговора, воскликнула соседка Серебряковой по палате. — Как же! Он ее убить хотел, а она его теперь простить должна?..
— Да погоди ты, Маша! — не выдержав, воскликнула Клавдия Павловна. — Дай поговорить с человеком! И чего ты ко всем лезешь?
Маша обиженно поджала губы, а Серебрякова обратилась к племяннице:
— Ты-то, я смотрю, неплохо выглядишь. Принарядилась вон. Сама как живешь? Не пьянствуешь?
Знала бы баба Клава на какие деньги племянница приоделась. Лицо Долженковой залила краска.
— Нет, тетя Клава, не пью, — призналась она, избегая взгляда тетки. — Завязала наглухо. Я работать пойду. Вот только мужа в клинику устрою и пойду. Если ты, конечно, помочь согласишься.
Сердобольная старушка Клавдия Павловна. Простая русская женщина. В Бога верит. Ну, разве может она взять на душу грех — отправить гнить в тюрьму человека, хотя тот и зверски избил ее, рассчитывая убить? Глупый вопрос, разумеется.
— Любишь его сильно, что ли? — внимательно глядя на племянницу,
— Да какая там любовь? Так жалость одна.
— Чего от меня требуется-то, Зойка, говори, — простодушно сказала Клавдия Павловна.
— Ты, правда, его прощаешь? — не поверив, что так легко ей удалось уговорить тетку, спросила Зойка.
Клавдия Павловна улыбнулась:
— Правда, правда. Говори, что делать.
У Долженковой гора свалилась с плеч. Своего она добилась: всех участников того злополучного ограбления от тюрьмы уберегла и с теткой отношения наладила.
— Да ничего особенного, тетя Клава! — просияв, проворковала она. — Мне объяснили, что тебе нужно только подтвердить, что той ночью Шиляев, вынося иконы, сбил тебя с ног, чтобы скрыться. Ты упала и ушиблась. Если хочешь я сейчас сюда Сашку приведу. Он там, в вестибюле дожидается. Его сегодня утром временно освободили. Пускай он у тебя прощения попросит.
— Что ты, что ты! — замахала Серебрякова руками. — Я его видеть не могу. Пускай идет себе с богом. Все что нужно я и так подпишу и скажу.
— Вот спасибо, тетечка! — обрадованно воскликнула Зойка и чмокнула старушку в морщинистую щеку. — А я обязательно заработаю деньги и оплачу все твои расходы на лечение.
И это обещание Зойка давала на полном серьезе.
34
Семен Павлович давно уже собирался починить крыльцо, да все руки никак не доходили. А вот сегодня с утра он отправился в сарай, отыскал там подходящие доски, обстругал их, отпилил до нужной длины и взялся за дело. Ступеньки были уже готовы, и Чугунов принялся за расшатавшиеся перильца, когда на дороге у ворот остановился потрепанный "Жигуленок", из которого вышли двое мужчин. Семен Павлович видел их впервые. Один был высокий, худой, слегка сутулившийся человек, со смуглым довольно-таки красивым лицом, второй — налитый воловьей силой верзила с квадратной хамской физиономией красного цвета.
— Ты что ли Семен Чугунов? — спросил худой, останавливаясь у калитки.
— Ну я, — отложив молоток, ответил старик, разогнулся и, приложив ко лбу ладонь козырьком уставился на непрошеных гостей. — Чего надо-то?
— Поговорить надо, старый, — грубо сказал мужчина, толкнул ногой калитку и без приглашения направился к дому по бетонной дорожке с цветущими по обеим сторонам ее астрами.
Верзила тяжелой поступью снежного человека двинулся следом.
Чугунов сразу почувствовал, что приближающиеся люди настроены агрессивно. Почувствовал это и прятавшийся от полуденного солнца в будке Полкан. Он глухо зарычал, однако Семен Павлович коротко приказал ему:
— Лежать! — и, сделав шаг, прикрыл ногами лаз в будке, чтобы пес ненароком не выскочил и не набросился на людей.
— Вот что, дед, — приближаясь к Чугунову, с угрозой сказал худой. — От своих показаний в милиции тебе нужно отказаться.
"Так вон оно что", — неприятно пораженный целью визита непрошеных гостей подумал Чугунов. Не то чтобы трусливая, но очень уж противная дрожь мелкой зыбью прокатилась по его телу. Тут же бросило в жар от стыда за страх. Семен Павлович напряг волю и внешне спокойным безразличным видом спросил: