Мои скитания [Другое издание]
Шрифт:
Да, я молчал. Десятки лет молчал.
Только два человека знали кое-что из моего прошлого… Кое-что…
Но эти люди были особые: Вася Васильев – народник, друг народовольцев, счастливо удравший вовремя. А не удалось бы ему удрать, так процесс был бы не 193-х, а 194-х. (Васильев –
Вася умел молчать как никто, конспиратор по натуре и привычке.
Другой Вася, Андреев-Бурлак, был рыцарь, рыцарь слова.
Оба знали и молчали.
А испытаний было немало. Помню случай в Астрахани, когда мы уже закончили нашу блестящую поездку. Труппа уехала обратно в Москву, а мы с Бурлаком и Ильковым решили проехать в Баку, а потом через Кавказ домой, попутно устраивая дивертисменты.
Андреев-Бурлак читал «Записки сумасшедшего», рассказ Мармеладова и свои сочинения, Ильков – сцены из народного быта, а я – стихи.
Три дня прогуляли мы в Астрахани, а потом были в Баку, Тифлисе, Владикавказе, хорошо заработали, а деньги привез домой только скупердяй Ильков.
Проводив своих, я и Бурлак в Астрахани загуляли вовсю. Между прочим, подружились с крупным купцом Мочаловым, у которого были свои рыбные промыслы.
С тем самым Мочаловым, у которого десять лет тому назад околачивался на ватагах Орлов, а потом он…
А мы у него в притоне, где я прожил пять дней и откуда бежал, обжирались до отвала мочаловской икрой.
Об этом и кое-каких других астраханских похождениях, конечно, и об Орлове, я рассказывал в минуты откровенности Бурлаку. Рассказал ему, подробно, как пили водку и жрали мочаловскую икру.
– Чего икру не жрешь? – спрашиваю Орлова.
– Обрыдла. Вобла ужовистее.
Я рассказал этот случай. Уж очень слова интересные. Бурлак даже записал их в книжку и в рассказ вставил. Но дело не в том.
На другой день после этого рассказа заявился к нам утром Мочалов и предложил поехать на ватагу.
– Юшки похлебать да стерляжьей жарехи почавкать.
На крошечном собственном пароходике мы добрались до его промысла. Первым делом из садка вытащили огромнейшего икряного осетра, при нас же его взрезали, целую гору икры бросили на грохотку, протерли и подали нам в медном луженом ведре, для закуски к водке, пока уху из стерлядей варили да на угольях жареху стерляжью на вертелах, как шашлык, из аршинных стерлядей готовили.
Мочалов наложил нам по полной тарелке серой ароматной икры, подал подогретый калач и столовые ложки. Выпиваем. Икру я и Бурлак едим, как кашу.
– И тогда так же ложками хлебали? – спросил меня Бурлак, улыбаясь во всю губу.
– Только деревянными! – ответил я.
Пьем, чокаемся, а Мочалов, глядим, икры не ест, а ободрал воблу, предварительно помолотив ее о сапог, рвет пальцами
– Что же ты икру? – спрашивает Бурлак.
– Обрыдла! Я только воблу… Гляди какая. Подледная!
– Так обрыдла, говоришь?
Долго хохотали мы после.
А был случай, когда Бурлак до упаду хохотал. Этот случай был в Казани.
Казань Бурлаку свой город. Он уроженец Симбирска, был студентом Казанского университета, не кончил, поступил в пароходство, был капитаном парохода «Бурлак» – отсюда его фамилия по сцене. Настоящая фамилия его Андреев. На Волге тогда капитанов Андреевых было три, и для отличия к фамилиям прибавляли название парохода. Были Андреев-Велизарий, Андреев-Ольга и Андреев-Бурлак. Потом он бросил капитанство и поступил на сцену.
Я знал капитана Андреева-Ольгу, здоровенного моряка с седыми баками. Его так и звали Ольга, и он 11 июля, на Ольгу, именины даже свои неуклонно справлял.
10 мая труппа еще играла в Нижнем, а я с Андреевым-Бурлаком приехал в Казань устраивать уже снятый по телеграмме городской театр. Первый спектакль был 14 мая, в день коронации Александра III.
Сидим мы вдвоем в номере и на целую неделю составляем афиши. Кроме нас, играют в Казани еще две труппы, одна в Панаевском саду, а другая в Адмиралтейской слободке.
Составили афишу. На 14 мая «Горькая судьбина», дальше «Светит, да не греет», а там «Кручина», «Иудушка», «Лес»…
– Ну, теперь едем к полицмейстеру. Николай Хрисанфович Мосолов, – генерал, – мой старый приятель. Едем!
– Едем.
А сам думаю: вдруг опять тот же полицмейстер, что меня завтраком угощал! И решил, что этого быть не может, так как полицмейстеры меняются часто. Подъезжаем к полиции. Все знакомо, все прошлое мелькнуло ярко. Вот окно на крыше, под самой каланчой, из которого я удрал… Такая же фигура дремлющего пожарного у ворот. Все то же самое. Вошли через парадное крыльцо, а не через дежурку, как тогда. Доложили. Входим в кабинет. Знакомый медведь стоит с подносом, на котором лежат визитные карточки, и важная фигура в генеральском мундире приветливо спешит нам навстречу, протягивая обе руки Андрееву-Бурлаку. Обнялись. Расцеловались. Говорят на «ты». Ужас! Тот самый, который меня арестовал. Только уже не полковник, а генерал, поседевший и обрюзгший. Нас представили.
– Очень… Очень рад… Друзья моих друзей – мои друзья… Пойдемте закусить.
Я улыбнулся. Ну, думаю, друзья!
– Пока подпиши-ка афишу, Коля.
Сидим. Мосолов взял афишу и читает:
– 14-го «Горькая судьбина»… 14-го?! Это, Вася, неудобно, перемени, поставь что-нибудь другое… Ну «Лес», что ли.
– Это почему?
– Да, знаешь, в день коронации и вдруг «Горькая судьбина»… Пусть она на второй, на третий день идет. Только не в первый.
– Ну, «Светит, да не греет», – с серьезным видом предлагает Бурлак, а губа смеется.