Мои воспоминания. Брусиловский прорыв
Шрифт:
Сестра Оля жива, если хотите, поговорите с подателем сего, но не делайте ему зла, и он Вам все расскажет. До свидания, слезно плачу, что нет среди меня никого. Жду ответа и помощи. Алексей. 6.XII.24 г. Хотя бы на этой бумажке напишите мне ответ».
– Он пишет по новой орфографии! – заметила жена.
– Это я его научил. Он по-английски и по-французски лучше умел писать, а по-русски плохо. Я его учил.
«“Слезно плачу, что нет среди меня никого – прямой перевод “`a mon milieu”», – подумала жена.
– А где же он живет? Расскажите подробно.
– Живет у нас, в избе моего отца. Мы два года его скрываем, говорим, из беженцев
– А как же ваш адрес?
– Село Алаты, Арского кантона, Казанская губерния. Зовут отца моего Аркадий Александрович Гохов.
– Как же он к вам попал?
– Их выкрали и увезли перед самым тем временем, как решено было их всех убить. Вот комиссар и испугался, что их всех увезут, и в ту же ночь поспешил всех остальных убить. И убили. Там была организация, поручик Варатуев выкрал Алексея и Анастасию, а Ольга раньше убежала. Алексей и Анастасия долго жили у Варатуева, он тамошний помещик. А погодя стало опасно их вместе держать. Анастасию устроили у одних людей в Самарской губернии, город Мелекесс.
А за Алексеем отец ездил и привез к нам, так как у нас глушь большая и не опасно. Он с Варатуевым давно дело имел, медом торговал. Алексей был сильно болен тогда, кровь шла, мы думали, что помрет. Но выжил, и с тех пор два года как у нас, ни разу не болел, окреп. А отец все беспокоится, что пища у нас простая, грубая.
– А Ольга где?
– Она в Казани под именем Александры Ильинишны Саратовой, мещанки из Баку, в доме для психически расстроенных, 5-е отделение. Мы с Алексеем были у нее, они узнали друг друга, очень обрадовались. Там заведующий лечебницей Гринберг знает, кто она, и знает, что она здорова, но там помещена для ее же безопасности. А когда следствие было по доносу и допрос, она отказывалась, отрицала, что она Ольга…
Жена моя все это слушала и не знала, что думать. Просила его зайти на другой день в час, когда мы все будем дома. Сестра ее вышла к нему, и тоже страшно взволновалась, но сразу стала говорить, что это провокатор, что он все врет. А жена находила, что все его рассказы очень последовательны и правдоподобны.
Когда я вернулся домой, все это выслушал и прочел письмо, то, вероятнее всего от того, что это было бы спасением для России, единственный выход из этого тупика, куда ее завели большевики, я страшно взволновался и обрадовался – и ждал его прихода на другой день с нетерпением.
На следующее утро этот Гохов звонил по телефону, что его обокрали, что он придет позднее, так как должен хлопотать по делу покражи. Это уж мне показалось подозрительным, ибо прием для вымогательства денег, рассказы о потере или покраже денег, мне хорошо и давно известен среди солдат. Но все же ждал его, и мысль о том, что Алексей Николаевич, если он жив, – теперь законный наш император, не оставляла меня. Мы все ждали его с нетерпением. Я обдумал каждое свое слово, которое скажу ему на случай, если он провокатор. И, когда он пришел, я сказал ему приблизительно следующее:
– Вы хорошо понимаете, что теперь монархия никому нежелательна, и если даже вы и правду говорите, и сами не ошибаетесь, или вас самих не ввели в заблуждение и это действительный Алексей Николаевич живет у вашего отца, то я лично могу отнестись к нему только как к глубоко несчастному сироте и постараться помочь ему уехать к родным его за границу. Может быть, даже с помощью властей, а не потихоньку!
Он
– Это никак невозможно, нас всех погубят за укрывательство…
– Ну хорошо, быть может вы и правы, попробуем сделать для него что-либо, что его спасет, а вас не погубит…
На этом мы и решили, что будем думать, и я сообщу его отцу, когда будет возможно приехать за Алексеем Николаевичем. Он ушел. Денег не просил. Казалось все очень правдоподобно. Я вызвал Владимира Сергеевича Воротникова, спросил его, как он думает, что делать?
Я пригласил его, потому что знал его мысли и убеждения, слышал от него много раз, что у него существует целая организация противоправительственная, что они ждут только, когда пробьет нужный час, чтобы им действовать, что они все на меня надеются, но не затягивают меня пока в это дело, боясь за меня и оберегая меня. Иногда я ему верил, иногда мне казалось, что он все сочиняет… Но в этот раз я подумал, что это будет хорошая проверка, на что способен этот человек и можно ли ему верить. Поэтому я очень обрадовался, увидев, как он воодушевился и сразу решился.
– Я сам поеду туда, это необходимо доподлинно проверить, ведь это же такое счастье, если наследник жив!..
Мы все обдумали. В Москве ведь живет Сергей Петрович Федоров – лейб-хирург, лечивший Алексея Николаевича; он должен подтвердить нам, что это он, а не самозванец: ведь за эти годы он мог так измениться, что нам, видевшим его мимолетно, его и не узнать. Материальная сторона была труднее всего. Где взять денег, чтобы переправить его за границу? Призвал я Владимира Васильевича Рожкова. Он сказал, что не верит такому счастью, но денег достанет столько, сколько нужно будет…
И вот обрядился Воротников в большие сапоги, в косоворотку и в короткую крестьянскую теплую куртку и поехал в Казанскую губернию на поиски: правда все это или ложь…
На тот случай, если бы все это была провокационная ловушка и он там нарвался бы на чекистов, жена написала отцу Гохова следующее письмо.
«Аркадий Александрович! Ваш сын недавно передал нам письмо на имя моего мужа от лица, давно убитого. По поручению Алексея Алексеевича пишу Вам, чтобы Вы были осторожны и понаблюдали бы за вашим сыном. Вероятно, он болен и его поступки и рассказы чисто бредового характера.
Я говорила Вашему сыну, что никто из нас не сделает ему зла, но невольно приходит в голову, что он может погубить себя, и всю свою семью, и все село. Он настолько симпатичен, что мне глубоко жаль его. Все знают, что муж мой горячо любит русский народ и сделать горе семье русского крестьянина ему было бы очень тяжело. Поэтому только он позволил мне написать Вам в целях предупреждения большего и совершенно излишнего кровопролития.
Не пускайте Вашего сына путешествовать по железным дорогам с такими письмами. Он может его потерять; или вот, он рассказывал нам, что его обокрали. Ведь случись это днем раньше, то и письмо, привезенное им, могло попасть в чужие руки. Я много думаю о Вашем сыне: если это письмо не им самим написано, под влиянием душевной болезни, а есть еще лицо, которое он называет именем убитого, – значит, тут дело идет об очевидном самозванце и это очень опасное и серьезное дело.