Мои враги (сборник)
Шрифт:
– Ты что, с ума сошла? – испугалась Катя. – Молчи. Это телохранитель Берегового.
Кто такой Береговой? Кажется, банкир. Главный спонсор фестиваля.
Телохранителю платят вот за это, чтобы падали по сторонам. И боялись.
«Ничего не изменилось», – подумала вдруг Татьяна. И еще подумала: телохранитель – жестокая неумолимая сила. Как перелом. Как старость. Старость тоже не обходит, не просит. Идет напропалую и сшибает.
– Я хочу домой, – сказала Катя. – Я боюсь.
– Пойдем вместе, – предложила Татьяна. – Я тебя провожу.
Они шли вместе по темному
Татьяна довела Катю до ее номера. Катя ушла молчаливая, одинокая, как будто случилось несчастье.
Татьяна поднялась к себе на этаж. Захлопнула дверь. Закрыла на ключ. Разделась и легла. Ее продрал озноб – всю сверху донизу, по позвоночному столбу. Татьяна поняла, что простудилась. Она была человеком реальным, не мистическим и поэтому всему находила свое объяснение: раз озноб – значит, простыла. Реакция организма на температуру. Может быть, нервная перегрузка, положенная на алкоголь. А еще может быть – разлука с лунным мальчиком, нежным и хрупким. Никакой нервной системы. Неустойчивый, несчастный мальчик. И она его бросила, убрала свою руку. Ищи другую опору. Я тебя забуду. Я тебя забуду...
Татьяна спала неспокойным болезненным сном, смешанным с явью. Ей снилось, что она спит, а за дверью кто-то ходит. Ей снилось, что она просыпается и прислушивается. Следовало бы встать и посмотреть. Но было холодно, не хотелось вылезать. Да и зачем?
Вдруг раздался стук – осторожный и явственный. Стучали осторожно, но стучали.
Она открыла глаза. Была ночь. Или утро. Или все-таки ночь...
Татьяна подошла к двери и спросила:
– Кто?
– Это я, Алеша.
Она открыла. Он стоял. Один, без пацанки. А ее куда дел? Оставил у себя в номере? Сказал: подожди, я сейчас...
– Что? – спросила Татьяна.
– Я пришел попрощаться. Я уезжаю.
– А сколько времени?
– Пять. У меня самолет в семь.
– Зачем ты разбудил меня?
– Попрощаться. Я приеду к тебе через месяц.
– Зачем? – не поняла Татьяна. В самом деле не поняла.
– Ну, по делам...
– Так и говори. – Теперь поняла.
– Я пойду, – сказал он.
– Иди.
– Поспи за меня...
Он устал. Отравился. Запутался. Он хотел только одного – спать. И больше ничего. Но надо идти. Автобусы ждут. Через два часа самолет. А дальше – маленький город Акмалла. Татарка Румия. Другая жизнь. Вот там и отоспится.
Он ушел. Татьяна легла. Озноб продрал сверху донизу. Под ложечкой гудело, как ветер в трубе.
Татьяна привыкла встречать его внизу, мальчика из Акмаллы. Она просыпалась и знала, что спустится – и увидит его. Пусть не одного, с девчонками, но увидит. А теперь не увидит. Спустится – а его нет. Под ложечкой гудела разлука. Татьяна знала, что надо как-то взять себя в руки. Поднялась и вышла на балкон. Разомкнула пространство.
Увидела горизонт. Солнце собиралось всходить. Макушка еще не высунулась, но полоска горизонта была розовая. Татьяна подумала, что через сто лет будет такая же полоска в это же время суток. Что-то меняется: мода, привычки, государственные устройства – то, что создано человеком.
Дом вздыхал, как большой медведь.
Антуан вышел на балкон и смотрел на розовую полоску горизонта. Он не мог спать. Ему мешала нежность. Стоял и думал: «Во мне скопилось столько нежности, что пора разбить ее об асфальт...»
Старуха актриса сидела перед зеркалом и накладывала грим. Она рано легла – в семь часов вечера – и проснулась до рассвета. Она причесала свои волосы, медные от хны. Положила темные румяна цвета терракоты. «Как в Египте», – подумала она. Медный тон волос и лица, кирпичный румянец. Старуха пристально и высокомерно оглядывала себя в зеркало. Фараонка. Хотя нет такого слова. Есть – жена фараона. А фараонка – нет. Значит: царица.
Старуха провела черную полоску над глазом. Резко. Но эффектно. Глаза выступили на древнем бессмертном лице.
Старуха собиралась жить вечно.
Постскриптум
Валентина и Анатолий разошлись. Правильнее сказать, Анатолий бросил Валентину. Недаром она нервничала, бедная. Чего боялась, то случилось.
Иногда будущее как-то дает о себе знать. Предупреждает во снах. Нервные натуры ловят сигналы.
Страшненькая Валентина заняла подобающее место в нише судеб. Никому не обидно. Более того, окружение согласилось, что она не такая уж и страшненькая. Сочувствие – более плодотворное чувство, чем зависть.
Татьяна, вернувшись после фестиваля, сделала в поликлинике рентгеновский снимок, и на свет вылезло то, что так тщательно скрывал Францевич. Неправильно сросшийся перелом.
– Через полгода вы потеряете сустав, – предупредил районный травматолог.
– Почему? – оторопела Татьяна.
– Потому что смещение. Неправильная нагрузка. Стирается хрящ.
– Но я же хожу...
– До поры до времени...
– А что делать?
– Операцию. Что же еще.
– А гарантии есть?
– Гарантий нет. Кто же вам даст гарантии?
Татьяна молчала.
– К нам недавно милиционера привезли, подстрелили на рынке. Ну, я ему ногу собрал. Бедро. Мне звонят из милиции, спрашивают: хорошо собрал? Правильно? Я им отвечаю: анатомически – правильно. А хорошо или нет – будет ясно, когда он под елкой срать сядет.
Татьяна вышла из поликлиники. Муж ждал в машине.
– Ну что? – спросил он.
– Надо переделать. Но нет гарантий.
– Как же так? – не понял муж.
– А вот так. И оставлять нельзя. И переделывать опасно.
Татьяна почувствовала себя в ловушке. В эту ловушку загнала ее советская медицина. Можно прийти к Францевичу и сказать:
– Ну, что с тобой делать?
– Я не нарочно, – ответит он.
– Еще бы не хватало, чтобы нарочно. Нарочно увечат уголовники. Но результат один. Ты меня искалечил. Ты лишил меня будущего. Будь ты проклят.
Они ехали по сумеречной дороге. Муж свернул не в ту сторону, и машина двинулась по направлению из Москвы. Кончились дома, начались леса и поля.
– Мы не туда едем, – заподозрила Татьяна.