Мокко. Сердечная подруга (сборник)

де Росне Татьяна

И эту неделю я прожила в кошмаре. Семь дней и семь ночей мы с Эндрю старательно делали вид, что все в порядке, но мысли у обоих – только о больнице, о днях, проведенных там, о разговорах с врачами, которые, как обычно, были крайне немногословны и неконкретны, поскольку боялись подмочить свою репутацию.

Мы прожили эту неделю кое-как, в подвешенном состоянии, а мир продолжал вертеться, жизнь продолжалась – обычная вереница плохих новостей по телевизору: падение самолетов, покушения, взрывы, акции протеста… Все было как обычно: налоги, которые нужно заплатить, брюки, которые нужно забрать из прачечной, покупки, заучивание таблицы умножения с Джорджией, встречи с сотрудницей банка по поводу пенсионной программы и страховки на случай смерти,

потому что считается, что, когда тебе исполняется сорок, непременно надо уладить эти вопросы. Сотрудница банка хорошо выполняла свою работу: рассказывала нам, что мы будем получать через двадцать лет, через тридцать, щелкала по клавиатуре компьютера, распечатывала таблицы, предварительные оценки, расчеты с использованием методов моделирования, а я в это время думала о сыне, оставленном там, в больнице, в тихой белой палате. Будет ли жив Малькольм через двадцать лет? Через тридцать? Мне подумалось, что странно с нашей стороны говорить о будущем, планировать его с такой долей конкретики, когда наше настоящее так ненадежно, так ужасно… Я не стала сдерживать слезы. Эндрю взял меня за руку и сказал банковской служащей, что я немного переутомилась. А потом мы вместе ушли.

– А как вы, мадам? Держитесь?

Этот вопрос задал мне тот светлоглазый флик, Лоран. Я с трудом сдержала истерический смешок. Мне хотелось повесить трубку немедленно. Но в его голосе было нечто такое… Теплота, искренность. Я могла бы ответить: «Спасибо, все нормально, я держусь».

Но я проговорила тихо:

– У меня все плохо. Очень плохо. И если вы не найдете этого мерзавца, я совсем свихнусь.

Он больше ничего не сказал. Но я знала, что он меня понял.

* * *

Моя сестра. Ее такой родной запах, ее давно не стриженные взлохмаченные волосы, ее высокая фигура… Эмма. Она влетела в квартиру, сбросила свои немаленького размера туфли и сжала меня в объятиях. Ее мокрая щека прижалась к моей. У нее на плече я заметила пятно от кислого молока – памятка от младшего сынишки, которого она оставила в Марселе с мужем. Она сказала: «Я хочу его видеть. Едем в больницу!» – и мы поехали в больницу. Когда она увидела Малькольма, у нее задрожал подбородок. Эмма обожала моего сына. Своего первого племянника. Любимого племянника. Когда он был совсем маленьким, она любила катать коляску по улице и всем рассказывать, что это ее ребенок. Тогда она еще не встретила Эрика, своего марсельца. Эмма взяла руку Малькольма и осыпала ее поцелуями. Потом наклонилась и положила голову ему на грудь – это был их способ говорить друг другу «Спокойной ночи», который был в ходу еще два года назад, когда мы проводили летний отпуск вместе. Она долго слушала биение его сердца. Я вдруг ощутила удивительное умиротворение.

В палату вошел врач, тот самый, с длинным лицом, и поздоровался с Эммой.

– Вы похожи, как близняшки, – сказал он негромко.

Это была правда, хотя у нас с Эммой два года разницы. У нас одинаковые золотисто-карие глаза, одинаковые каштановые волосы и одинаковые голоса, которые по телефону путают даже наши родители.

Эмма задала доктору несколько ясных, четких вопросов – все те вопросы, которые я не решалась задать сама. Риски. Последствия. Мозг. Всё. Он отвечал, посматривая на меня. Я молча слушала. Когда врач ушел, Эмма вздохнула: «Как продвигаются поиски того типа?» Пришла моя очередь вздыхать. Я рассказала о проволочках в полиции, о неполном номерном знаке. Эмма вспыхнула:

– Тебе нужно нанять адвоката, Жюстин. Ты об этом уже думала?

Да, конечно, я об этом думала. У меня есть подруга-адвокатесса, Виолен. Я уже говорила с ней по телефону, она готова мне помогать. Но в настоящий момент она ничего не может сделать. До тех пор, пока полиция не найдет этого типа.

– Но это никуда не годится, Жюстин! Полиция может его восстановить, этот номерной знак, особенно если они знают марку и цвет автомобиля. Помнишь, как в этом фильме с Томом Хэнксом, когда он в Бронксе сбил юношу? Его ведь

нашли, хотя часть номера не была известна. Значит, это возможно! А твой муж что об этом думает?

Эндрю и его стоицизм. Эндрю и его вера во французскую полицию. Откуда она у него? Его смешно было слушать: «Let the police do their job. Just let them do their job» [21] . В ответ я заорала: «Какую работу? О чем ты говоришь? Им плевать на все, они никогда не найдут его! Им насрать на нас и на нашего сына!» Он попытался успокоить меня – напрасный труд. Мы целый вечер не разговаривали, во мне кипели раздражение и злость, он же казался невозмутимым. The silent giant [22] .

21

Пусть полиция делает свою работу. Просто дай им сделать свою работу (англ.).

22

Молчаливый великан (англ.).

Я устало посмотрела на сестру и сказала:

– Эмма, что ты хочешь, чтобы я сделала? Я и так держусь из последних сил, держусь ради Джорджии, ради Эндрю, ради Малькольма. Я на ногах, как видишь. Что еще я могу сделать?

Она взяла меня за руку. Ладонь ее еще хранила тепло руки Малькольма.

– Разыскать его, Жюстин. Найти этого типа.

Проводив Эмму, я вернулась в больницу и там через мобильный проверила содержимое своего электронного ящика. Пресс-атташе была в восторге от моего нового перевода. Она нашла его превосходным. И просила меня позвонить, чтобы уточнить последнюю деталь. Следующее письмо пришло от директора издательства, которую я знала мало, хотя нам уже доводилось работать вместе. Она хотела обсудить со мной какой-то важный проект. Не могла бы я позвонить как можно скорее? Честно говоря, мне никому не хотелось звонить. Хотелось сесть и сидеть у изголовья моего сына, делиться с ним моей любовью, моими силами. Просто сидеть рядом с ним и не двигаться.

В это утро, еще до приезда Эммы, я надела сережки нашей бабушки Титин, которые она подарила мне незадолго до своей смерти, – крупные каплевидные жемчужины, совсем как на картине Вермеера. Я не носила их очень давно. Вдевая их в уши, я сказала себе, что сережки бабушки принесут мне удачу. Они принесут удачу Малькольму. Они нам помогут, потому что несут на себе отпечаток удивительной души моей бабушки – такой своенравной, такой жизнерадостной… Я обожала бабушку за ее смех, за хорошее настроение, за ее духи «Miss Dior», которые она в свои девяносто носила с кокетством юной девушки.

Из соседней палаты послышались странные звуки – крики, рыдания, шум передвигаемой мебели. Встревоженная, я вскочила на ноги, подбежала к двери и приоткрыла ее. Мимо меня по коридору прошла заплаканная женщина. Ее поддерживал мужчина, лицо которого тоже было мокрым от слез. За ними следовали врач и несколько медсестер. Я с тревогой наблюдала за этой процессией. В этом отделении лежали только пациенты в коматозном состоянии. Вероятно, произошло нечто ужасное. Мне хотелось узнать, что именно, и в то же самое время мне было стыдно за себя, за то, что я стала свидетелем горя других родителей. Одна из медсестер увидела меня и отрицательно помотала головой.

– Вернитесь, мадам. Возвращайтесь в свою палату!

Я стала задавать вопросы, сказала, что хочу знать, что происходит. Она посмотрела на меня сконфуженно и в то же время презрительно.

– Вам от этого не станет легче, мадам, поверьте.

Я не сдавалась. Медсестра уставилась в пол. Казалось, она сейчас заплачет. Опершись спиной о наличник, она сказала:

– Девочка из восьмой палаты. Она умерла. Ее сбила машина, как и вашего сына, четыре месяца назад. Она умерла. Ей было одиннадцать лет.