Моль

Свен Виктор

Костю Туровца отстранили от занятий в вечерней школе и объявили ему, что ранее выданная характеристика, рекомендующая его для принятия в университет, аннулирована.

Костю, правда, из комсомола не исключили, но для исправления направили на завод, предупредив, что только после «производственного стажа», после того, как он «переварится в рабочем котле», он вновь сможет хлопотать о поступлении в университет.

Костя Туровец, с путевкой комсомола, попал за Урал, в Омск, на новостройку, называвшуюся «молодежной». Действительно, молодежи здесь было достаточно,

но еще больше, прямо без числа, было тут раскулаченных крестьян, живших в особых, наспех сбитых, бараках.

Костя Туровец изо дня в день наблюдал за активистами-бригадирами, с шумом и криком гнавшими на строительство очередные смены рабсилы.

«Рабсила» для него совсем еще недавно была простым, обычным и понятным термином: рабочая сила. Но здесь, на этой омской строительной площадке, сталкиваясь с десятками тысяч раскулаченных, Косте Туровцу вдруг раскрылся некий глубочайший, символический смысл слова «рабсила».

«Рабская сила» — вот как расшифровал Костя Туровец термин «рабсила». А потом, познакомившись с комсомольцем, начальником отдела кадров, он узнал, что кадры раскулаченных тают очень быстро.

— Разбегаются? — спросил Костя.

— Нет, — зевнул начальник отдела кадров. — Вымирают. Каждую неделю привозят восемьсот-девятьсот новых. Так что от первоначального кадра в одиннадцать тысяч человек уже давным-давно ничего нет.

— Да ведь это же люди, — прошептал Костя.

Начальник искоса посмотрел на Костю и презрительно махнул рукой.

— Кулачье это, а не люди. Их не перевоспитаешь, а вот тебе… тебе, думаю, следует маленько перевоспитаться.

Начальник отдела кадров, видимо, о настроениях Кости сообщил куда следует, потому что дня через два комсорг приказал ему явиться к секретарю партийной организации, к товарищу Карпенко.

— Для чего? — спросил Костя.

— Там узнаешь, — многозначительно бросил комсорг, и добавил: — Учти! Товарищ Карпенко — новый у нас секретарь. Принципиально строгий. Так что не опаздывай. Чтоб в шесть там был.

В установленное время Костя Туровец предъявил комсомольский билет у входа в партком. Получив пропуск, он уже собирался было подниматься на второй этаж, но остановился, заметив бегущего к нему комсорга.

— Очень хорошо, что без опоздания, — похвалил комсорг. — А то я думал…

— А ты тут при чем?! — удивился Костя.

— Я буду присутствовать при беседе секретаря парткома. Так распорядился сам товарищ Карпенко, — с гордостью объяснил комсорг. — Понимаешь: на тебя заведено персональное дело. А ты состоишь в моей организации.

Комсорг, как имеющий право командовать, подтолкнул Костю.

— Давай, быстрей!

Секретарь парткома Карпенко, выйдя в маленькую приемную переполненную людьми, сразу заметил комсорга и сделал ему знак. В приемной кто-то запротестовал:

— Надо по очереди, товарищ Карпенко!

— Товарищи, — повелительно объявил Карпенко. — У меня разговор по персональному делу одного… так что

вам придется подождать. А ты проходи с ним, — велел секретарь и ткнул пальцем в сторону Кости Туровца.

— Идем! — приказал Косте Туровцу комсорг. В кабинете, за секретарским столом, находился уполномоченный ГПУ.

— Ну, что ж, — окинув прищуренным взглядом вошедших, сказал он: — Садитесь. Подождем товарища Карпенко.

— Садись, товарищ Туровец, — многозначительно произнес комсорг, свой стул отставив подальше от Кости.

На это не обратил внимания Костя Туровец. Это была мелочь по сравнению с тем, чем он сейчас жил. Всё, его окружающее, отодвигалось куда-то в сторону, уступало место мучительным поискам ответа на вопрос, почему, какая сила заставляет его работать самоотверженно и очень честно? Для него не было секретом, что это видят и другие. Знал он и о том, что прораб Игнатьев и бригадир Смолкин в своих, еженедельно сдаваемых сводках о выполнении заданий, всегда указывали его фамилию, как одного из лучших «ударников».

Это была чистая правда. И вместе с тем, сам Костя Туровец так и не мог бы сказать, а почему он «лучший»? Да, он первым откликается на призывы «ликвидировать прорывы», впереди всех бросается на самые ответственные участки строительства, вливается в гущу кулаков, вместе с ними роет землю, таскает кирпичи, сплошь и рядом заменяет того или иного врага, выбившегося из сил и уже не могущего выдержать тяжесть наваленного на него груза. Но почему он так поступает? Да потому, что ему нужна «характеристика», подписанная Карпенко. Без этой характеристики — нет пути в университет!

Объяснение, как будто бы, очень верное. И всё-таки Костя Туровец с ним не согласился, заглянул в глубину своей души и признал, что его стремление идти на самые тяжелые участки работы вызывалось желанием помочь всем тем тысячам раскулаченных, под конвоем возводящих сооружение, которому — в будущем — намечалось присвоить имя Сталина.

Раскулаченных — здесь — десятки тысяч. Костя Туровец — один. Ну, хорошо, тому или иному «врагу» он как-то поможет. А остальным?

Костя Туровец видел, что выбивающиеся из сил крестьяне-раскулаченные умирают на нарах своих бараков и по утрам вывозятся к братским могилам. Видел он и прибывающие составы товарных вагонов со следующими партиями кулаков, которые тоже будут вымирать и отправляться в те же самые братские могилы.

Значит, он, Костя Туровец, работает не только ради «характеристики», открывающей двери университета.

Подумав об этом, Костя Туровец вспомнил, что было время, когда комсомольская и партийная организации одобряли его «энтузиазм». Почему одобряли? Да потому, видимо, что мало кто из активистов по доброй воле общался с этими классово-чуждыми, обовшивевшими и обреченными на гибель врагами. Для этого есть специально подготовленный конвой.

Но когда стало известно, что Костя Туровец не только помогает конвою, но и старается как-то облегчить судьбу кулаков, тут взгляды активистов изменились.