Мольбы богомолов
Шрифт:
Я попыталась выразить ему свое соболезнование, но он так погрузился в воспоминания об умершей, что едва ли расслышал мои слова.
5 июня.
У меня задержка. Поговорила с Бернаром, но его это, похоже, ничуть не беспокоит.
6 июня.
Профессор сегодня опять не в лучшем настроении. Он только
что вернулся с похорон секретарши, где оказался единственным, кто пришел проводить ее в последний путь. Теперь он сам не свой - все пытается понять, нет ли его вины в том, что она решилась на роковой шаг.
Ах, если бы Бернар обладал таким же чувством ответственности!
7 июня.
Канова
8 июня.
Бернар дал мне отставку: ему достало хладнокровия и наглости заявить, что нам лучше не встречаться! Я уже давно ждала чего-нибудь в этом роде, но все-таки очень расстроилась...
Впрочем, горевать не о чем: на роль мужа он в любом случае не годится.
10 июня.
Была у врача. Подозрения подтвердились. И этот идиот - доктор - счел необходимым поздравить меня!
После обеда Канова опять рассказывал о своем сыне, потом о его матери (своей первой жене) и опять о сыне. Я позволила себе немного расчувствоваться, придвинулась ближе и положила ладонь на рукав его пиджака. В ответ он робко обнял меня и поцеловал. Можно сказать, что день был богат событиями!
11 июня.
Канова становится все смелее и настойчивее, а я не могу решить, как же мне себя вести. Заводить интрижку в моем положении было бы глупо.
13 июня.
Это все-таки произошло! Мадам Канова уехала на пару дней в летний домик профессора в Фонтенбло, а ее супруг не замедлил использовать представившуюся возможность. Такого старого - и в то же время такого нежного!
– любовника у меня еще не бывало. Он до смешного стыдлив, но это даже приятно своей необычностью.
...Полная противоположность Бернару!
18 июня.
Канова немного привык ко мне и стесняется уже меньше, чем прежде, но в разговоре соблюдает известную осторожность. Похоже, ему очень недостает человека, которому он мог бы полностью доверять. Как-то раз я заметила (возможно, слишком легкомысленным тоном):
– А вы, кажется, не очень-то часто обманывали своих жен! Он помолчал, потом ответил:
– Мадемуазель Мансо! В молодости, когда люди обычно руководствуются лишь своими чувствами, я заключил брак по расчету, а по любви женился, уже находясь в зрелом возрасте, когда естественнее было бы прислушиваться к доводам рассудка. И я хотел бы попросить вас не ставить знак равенства между моими женами, как вы изволили выразиться. Если я их и обманывал, то это происходило по совершенно различным причинам.
...А потом такое началось! Правду говорят, что возраст любви не помеха.
20 июня.
Мадам Канова вернулась в Париж. Подарила мне коробку шоколадных конфет.
Маньи сделал очень толковый и успешный доклад про этрусков, а затем пригласил меня вместе пообедать. Ассистент кафедры - важная птица, не так уж часто проявляющая интерес к простым студенткам,
23 июня.
Сегодня утром мадам Канова вручила мне серьгу, которую, по ее словам, она обнаружила на кушетке в кабинете профессора. При этом одарила меня многозначительной улыбкой и шепнула:
– Вам следует быть внимательнее, дорогая. Серьгу могла найти служанка...
Нелегко мне было держаться столь же непринужденно, как она! Ужинала с Маньи. Потом немного потанцевали. В сущности, он совсем недурен собой.
24 июня.
Снова ужин с Маньи и снова танцы. Сегодня он меня здорово удивил одним своим замечанием. Я пошутила насчет его худобы, а он ответил с деланным равнодушием:
– Я верующий христианин, мадемуазель. И для меня легче было бы совершить преступление, чем согрешить, нарушив установления религии - в частности, пост. Довольно своеобразная логика!
На обратном пути он остановил машину в Булонском лесу и попытался перейти к поцелуям. Я увернулась и заметила: - Ведь это было бы грехом!
Он отреагировал очень странно - сразу притих, несколько секунд глядел на меня, словно впервые увидел, а потом произнес: - Неизбежным грехом...
Очарование момента рассеялось без остатка, но в конце концов я все же позволила ему поцеловать меня - что еще оставалось делать в подобном положении! Маньи стремился развить свой успех, но, видно, судьба не пожелала в этот вечер подвергать мою добродетель слишком серьезным испытаниям. К боковому стеклу неожиданно прижалась физиономия какого-то старого бродяги. То ли он хотел попросить подаяния, то ли решил, что машина пуста, и собирался что-нибудь стянуть. Маньи подскочил, как подброшенный пружиной, и вперил в старика яростно-возмущенный взгляд. А тот в ответ снял шляпу, закивал головой и ободряюще ухмыльнулся. Он, кажется, был не прочь подольше сохранить свою роль благосклонного зрителя, но Маньи дал полный газ, и мы умчались...
25 июня.
Маньи по всем правилам объяснился мне в любви, но прозвучало это так фальшиво, как будто он спешил отбарабанить надоевший урок. Или это следствие смущения?
Канова окончательно приручен. Он уже настолько доверяет мне, что сегодня печальным голосом прочитал сонет собственного сочинения, посвященный его первой жене; профессор написал его к третьей годовщине их свадьбы. Я его переписала, чтобы доставить удовольствие профессору. Вот он:
С тех пор, когда мы обрели друг друга,
В срок одряхлев, вновь народились сорок лун,
И лишь негромкий унисон сердечных струн
Ни разу не прорвался страстной фугой.
Судьбою связаны навек неразделимо,
Рука в руке мы обретем конец пути.
Хмельных восторгов чужды, скуки крест нести
Обречены, куда бы ни брели мы.
Но если б на рассудочность удела
Пред тьмой безгласной возроптали мы несмело:
– Ужель любовь и есть унылый сей покой?
Нам ангел вдруг явил бы облик свой
И молвил гласом, полным кроткой страсти: