Молчаливая слушательница
Шрифт:
– Господи, Джой, тогда дадим очередную дозу. Если ему больно, мы даем обезболивающее. Чего тут сложного?
– В расписании сказано – до двух часов новая доза не нужна.
– Предпочитаешь, чтобы он корчился от боли и вот так стонал? Доводил нас до одурения?
Стоны из спальни звучат громче.
– Ладно, ладно…
Высыпаю из пузырька две голубые таблетки, отмечаю крестиком в расписании прием лекарства в два часа и возвращаюсь в спальню. Вкладываю таблетки в раскрытую ладонь отца, наблюдаю за тем, как он соскребает их губами и делает глоток из чашки.
Надо же, как все просто…
Он указывает на «Блэкхант
– Почитай мне что-нибудь.
Раскрываю страницу с некрологами и следующие пять минут читаю их вслух. Отец качает головой, если не узнаёт имени покойного, и поднимает указательный палец, когда хочет услышать объявление целиком. Временами немного печалится.
Некрологи заканчиваются, отец говорит:
– Хорошо, иди.
Я встаю и вдруг понимаю, что вновь веду себя, как двенадцатилетняя девочка. Не собираюсь я уходить по приказу! У меня к отцу вопросы. О том, что он сделал со своими детьми. Ну и, конечно, нужно разобраться с историей Венди Боскомб.
– Минутку. Я хочу спросить…
– Рут, – умоляюще перебивает отец.
Я злюсь, но, если честно, чувствую себя польщенной – ведь он перепутал меня с идеальной Рут. Отец тычет в пустую непроливайку.
– Принеси «Пассионы».
– Извини, папа, ее нет.
– Значит, купи.
– Утром я съезжу в город и заодно куплю нормальной еды.
Похоже, я все-таки остаюсь.
– Вот еще… Я хочу «Пассиону» сейчас.
На то, чтобы доехать до города, приобрести все необходимое и вернуться, уйдет три часа. Ну уж нет.
– Папа, я ведь только…
– Я умираю. Ты это понимаешь? Умираю.
Уже на полпути к двери меня настигает его рык:
– И не вздумай привезти дешевую подделку!
В большой комнате я вздыхаю. Вот мерзавец! Разбил меня в пух и прах. Ладно, «Пассиону» я привезу, но больше не потерплю никаких гадостей. И не сбегу.
– Садись и рассказывай, – спокойно предлагает Рут, похлопывая по дивану.
– Придется ехать в город за «Пассионой» для гада. Плюс нам нужна еда. И еще один вентилятор. Я тут расплавлюсь.
На лице Рут, естественно, нет ни капли пота – только страшное родимое пятно.
– Я вот думаю, – говорит сестра. – Лекарство. Это решение. Вики обеспечила нас именно тем, что нужно.
Жара невыносимая. Я, в отличие от Рут, жутко потею, и к тому же не понимаю, о чем она.
– Ты ведь понимаешь, о чем я.
Господи, ненавижу, когда Рут так делает. Будто мои мысли читает.
– Послушай, я приехала только ради ответов. И его признания.
– Признания?! – изумленно восклицает она. – В чем?
– Во… во всем.
– Размечталась.
Покачав головой, Рут говорит дальше. От ее серебристого голоса трудно оградиться. Так было всегда: Рут вкладывала идеи в мою голову, я молча слушала.
Перед уходом захожу к Марку. Замираю в попытке обуздать разбушевавшиеся чувства, но в комнате ничего о нем не напоминает. Сюда нужно поселить Рут – по крайней мере до моего отъезда, чтобы не шептала мне на ухо всю ночь.
Заглядываю в мамину мастерскую. Всегда полная красок и цветочных запахов, теперь она пахнет пылью и одиночеством. На верстаке до сих пор стоят банки с проволокой, а на стержень нанизаны катушки с лентами – заброшенные и жалкие, как опустевшая после ярмарки площадь. В шкафу наверняка лежат каркасы
Неудивительно, что ребенком я воспринимала маму как некое бледное пятно оттенка картонной папки, как безучастную фигуру – она не знала, что делать, и умела лишь одно: удаляться в мастерскую и создавать букеты для беременных подростков и венки для покойников. Странно, я никогда не задумывалась, люблю ли маму, любит ли она меня. Мама просто была, и все. На заднем плане, физически и эмоционально. Еще одна молчаливая слушательница – особенно наших криков.
Теперь-то я, конечно, понимаю, что сюда она сбегала. Укрывалась в мастерской даже во время единичных визитов дяди Билла и тети Розы – ненавидела его безобразную инвалидную коляску и пустые штанины. Как только все допивали чай и отец доставал фотоальбом – вероятно, чтобы избежать неловкого молчания, – мама вставала и уходила в мастерскую под предлогом недоделанных венков. Я вытягивала шею, чтобы разглядеть три младенческие фотографии (по одной на каждого из нас). Вот они мы, новорожденные, с закрытыми глазами, завернуты в больничные одеяла. Обычно я ловила себя на мысли, что мы с Рут выглядим одинаково, но не успевала рассмотреть подробнее, поскольку эту страницу отец всегда переворачивал быстро.
Теперь-то я понимаю – мама удалялась в мастерскую потому, что ненавидела тот фотоальбом не меньше инвалидных кресел.
В город за бесценной «Пассионой» я еду на очень большой скорости, и в этом виновата Рут. В ушах вновь и вновь звучат ее слова: «Он все равно через несколько дней умрет, так что мы вполне можем организовать гаду передозировку. Никто ничего не заподозрит, а мы наконец отомстим».
Глава 12
Джордж и Гвен
Август 1942 года
Гвен вернулась в грязную кухню, воодушевленная открывающимися возможностями. Хорошая уборка все тут изменит. И цветы на кухонном столе. Где-нибудь в этих диких травяных зарослях должны расти цветы. Гвен посадит еще – в ближайшие недели. В ближайшие недели, месяцы и годы.
Однако отправиться на поиски цветов она не успела, так как Джордж предложил ей разобрать вещи, пока он осмотрит сараи, пастбища и сто двадцать коров, которые теперь тоже принадлежат им. Бросил взгляд на часы.
– В четыре пятнадцать выпьем чаю.
Джордж вышел, а Гвен почему-то вздохнула и расслабила плечи. Утомилась, наверное, от свадебных волнений и долгого путешествия. Она достала еду, затем восемь свадебных подарков: три скатерти из дамаста, два комплекта льняных кухонных полотенец, два набора для соли и перца и подарок от Джорджа – шесть красивых стаканов, которые его родители получили на собственную свадьбу больше тридцати лет назад. Стаканы из тончайшего стекла, украшенные золотым ободком и золотой виноградной лозой поверх матово-белой полосы. Для чего можно использовать эту удивительную красоту? Гвен так и не сумела придумать. Сильно же Джордж ее любит, раз дарит фамильные ценности… Гвен с величайшей осторожностью отнесла их в большую комнату и расставила в два ряда в серванте. Бережно закрыла дверцы.