Молчаливое море
Шрифт:
— Достанется нынче вашим «эмпекашкам»! [2] — говорит ему Костров. — Ишь как разгулялось «мандариновое» море... Баллов на шесть, не меньше...
— Ничего, мы народ привычный, — откликается тот.
«Особливо твой брат, штабник, — мысленно иронизирует Костров. — В кабинете не дует, не качает. Восемнадцать ноль-ноль, и море на замок...»
— Разрешите закурить? — спрашивает его посредник.
— Дымите, — разрешает Костров. — Накуривайтесь до слез. — Погрузимся, тогда только
2
МПК — малый противолодочный корабль.
Посредник молча попыхивает сигаретой.
— Кто у вас старший поисковой группы? — оборачивается к нему Костров.
— Новый наш комдив, капитан третьего ранга Вялков.
— Его, случаем, не Михаилом зовут? — оживляется Костров.
— Так точно, Михаилом Васильевичем.
— Невысокий, худощавый такой?
— Невысокий — да, а насчет худощавости — не совсем, — мнется посредник. — У нашего комдива морской мозоль наметился...
«Фу, балда, — смеется над собой Костров. — Глупая привычка мыслить прошлыми категориями. Ведь десять лет прошло».
— Шепелявит немножко, передние зубы золотые? — продолжает он допрашивать посредника.
— Ага. Тот самый, — утвердительно кивает капитан- лейтенант.
— Однокашники по училищу.
Костров усмехается своим мыслям. Вспоминает, как на первом курсе спал Вялков под ним на нижнем этаже двухъярусной койки. И часто слышал Костров, как после отбоя похрустывал его сосед добытыми на камбузе сухарями. Был Вялков низкорослым и худущим, будто с креста снятым, зато аппетит имел завидный. Одним махом съедал двойную порцию перловой каши. Приятели вышучивали Михаила, говорили, что коэффициент полезного действия его желудка равен нулю.
...Наверх стремительно вылетает штурман Кириллов.
— Товарищ командир, — докладывает он деланно-официальным тоном, хотя гордость так и прет из него наружу.— До полигонного буя пятнадцать кабельтовых.
На самом деле это означает: ахайте и удивляйтесь, товарищ посредник. Полсотни миль за кормой, а в точку прибыли, как по рельсам!
Вскоре во млелых рассветных сумерках сигнальщик замечает полосатый буй, который выпрыгивает из волн, словно до смерти рад, что навестили его в мокрой пустыне...
— Подходим к точке погружения, — сообщает Костров посреднику. — Можете спуститься вниз, сверить координаты по карте. Все точно по заданию.
Но посредник остается наверху.
— Приготовиться к погружению! — чуть погодя командует Костров, привычным движением убирая откидную площадку для ног.
Топочут по железному настилу матросские ботинки. Летят за борт недокуренные сигареты.
Слабая дымка совсем рассеялась, горизонт отступил далеко в море, а на западной его кромке появились треугольнички корабельных силуэтов.
— Торопятся, супостаты, — подкручивая окуляры бинокля, вслух размышляет Костров. — Гляньте, ваши? — спрашивает он у посредника,
— Они, — подтверждает капитан-лейтенант. — На головном сам комдив. А следом идет «двести четвертый». Я его издалека узнаю по такелажу. Бывший мой корабль...
Он опускает бинокль, пытается улыбнуться. Но губы его не слушаются, они вздрагивают, как у обиженного ребенка.
— Чего же вам не плавалось? — интересуется Костров.
— Медицина вышибла из седла, — вздыхает посредник. — Намерили мне врачи кровяное давление больше полутора сотен и спровадили на берег...
«А он толковый парнишка», — одобрительно глядит на капитан-лейтенанта Костров, затем говорит уже вслух:
— Теперь сигайте вниз, сейчас топором пойдем ко дну!
В последний раз смотрит в сторону противолодочных кораблей, над которыми уже простым глазом видны тоненькие соломинки мачт, и командует:
— Срочное погружение!
Громко клацает над его головой автоматический замок крышки рубочного люка. Пять секунд — и Костров уже в центральном посту лодки. Только перчатки дымятся, нагретые о поручни трапа... И тут же гулко ухает вода в балластные цистерны. Сразу становится тихо за бортом, замирает под ногами палуба. Море, которое в сто глоток ревело там, наверху, здесь, на глубине сорока метров, затаилось и молчит.
Костров втискивается в рубку к штурману, усмехается, увидев заведенный навигаторский порядок. В желобе стола разложены карандаши, очиненные на разный манер: волосинкой — для ходовой карты, лопаточкой — для записей в навигационный журнал. Рядом в стаканчике со спиртом мокнут резинки — чтоб мягче были. На гвоздике пришпилен клочок замши — смахивать карандашную стружку. Ну и консерваторы штурманы! Только приборы, жужжащие и пощелкивающие на переборках, напоминают о второй половине двадцатого века.
Кириллов отодвигается, позволяя командиру встать рядом. На карте, что расстелена перед ним, паутинкой вытянулся пройденный путь, там и сям прилепились к нему горошинки определений. Костров питает слабость к своему штурману. Может, нравится ему расторопность старшего лейтенанта, а может — просто завидует его молодости.
— Волнуетесь, Никита Львович? — спрашивает он. — Ничего, все будет в ажуре!
«Тридцатка» подвсплывает под перископ. В голубоватых линзах его колышется белесая, словно покрытая инеем, поверхность моря. Противолодочные корабли остались где-то за горизонтом, вблизи не видать ни дымка, ни силуэта.
Спустя полчаса у Кострова ноют подушечки больших пальцев от ребристых рукояток перископа. Не надо быть гадалкой, чтобы узнать подводника по ладони: загнутая подковкой мозоль в середине ее — от поручней трапа, маленькая и колючая на больших пальцах — от перископных рукояток.
— Работают три цели! Пеленг... Дистанция... — врывается в командирские размышления доклад локаторщиков.
«Ясно... Значит, начали поиск», — отмечает Костров.
— Опустить выдвижные устройства! Боцман, ныряй! — командует он.