Молчаливые боги. Мастер печали
Шрифт:
– Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь.
После девятнадцати полных поворотов ведро вынырнуло из черноты. Аннев опустил щеколду на место, перегнулся через край колодца и погрузил в ведро один из мешков. Когда мешок наполнился, Аннев крепко завязал его, пнул щеколду и снова начал ждать.
Он восьмой раз поворачивал ручку, когда внимание его привлекло какое-то движение на другом конце площади. Аннев поднял голову и успел заметить, как фигура в желтом платье и белом переднике исчезла в сапожной мастерской, принадлежащей Грейсику.
«За мной что, следят?»
Но кто? Точно не жена Грейсика – ей-то это зачем? Да у нее и одежды-то яркой нет, только грубое красное платье, в котором она в часовню ходит. Тогда кто? Маюн?
Месяц назад, когда Маюн, дочка главы Академии, поманила его в переулок за магазинчиком пекаря, на ней было такое же платье с передником. Она прислонила Аннева к стене – сердце у него тогда чуть не выпрыгнуло из груди – и достала из складок передника кусочек мела. Девочка прижала руку Аннева к красным кирпичам, аккуратно обвела ее, старательно избегая его взгляда, а когда закончила, то залилась краской. И тогда Аннев взял у нее мел, прижал ее руку поверх контура своей и медленно обвел ее пальцы, запоминая все, что он чувствовал и видел: запах Маюн, черты ее лица, тепло ее кожи. Через неделю дождь и следа не оставил от белых линий, но Аннев по-прежнему вглядывался в кирпичную стену каждый раз, как проходил мимо пекарни.
Ведро глухо стукнулось о ворот, и вода плеснула через край. Аннев вздрогнул, опустил щеколду и быстро наполнил второй мешок. Потом бросил взгляд на дверь мастерской в надежде снова увидеть, как мелькнет желтое платье.
Но так ничего и не увидел.
Тогда он развернулся и побежал в часовню.
Обратный путь всегда оказывался тяжелее, но Аннев давно обнаружил, что если считать шаги – реже спотыкаешься. От колодца до часовни на краю леса было ровно тысяча одиннадцать шагов, и каждый из них Аннев проделал, не переставая думать о Маюн и кольце, которое он когда-нибудь ей подарит.
Улыбаясь, Аннев вбежал в часовню и на секунду остановился, оглядывая зал. Все-таки их часовня совсем маленькая. Да, места здесь всем молящимся хватает, и все же ей не сравниться с огромным храмом Академии. Прижимая к груди мешки с водой, Аннев промчался по проходу, взлетел на помост и в два прыжка очутился у маленькой дверцы, ведущей в их с Содаром домишко.
Он вихрем ворвался внутрь.
– Девятьсот шестьдесят три. Девятьсот шестьдесят четыре…
– Я тут! – выпалил Аннев, вваливаясь в кухню и снимая с шеи бурдюки.
Содар, продолжая считать, ткнул пальцем в котел, стоящий в углу. Аннев застонал, но все равно схватил мешки и бросился наполнять котел водой.
– Девятьсот семьдесят один, – произнес Содар, когда его воспитанник отбросил бурдюки в сторону и тяжело опустился на пол. – Что это с тобой, Аннев? На прошлой неделе я не успевал досчитать даже до восьмисот.
Аннев, хоть и запыхался, по-прежнему улыбался во весь рот.
– Да так, –
– Почему?
– Подумал, что увидел Маюн у сапожника.
– Хм. – Содар задумчиво подергал бороду. – Что ж, причина уважительная.
Он взял с полки ковш и принялся наливать воду в висевший над огнем чайник.
– Так это и вправду была она?
– Не знаю. Скорее всего. Она зашла в мастерскую, когда я набирал воду.
Содар покачал головой:
– А что бы сказал Тосан, узнай он, что ты ухлестываешь за его дочкой? Я тебя спрашиваю. Довольно и того, что вы натыкаетесь друг на дружку в Академии. Но если ты еще и по улицам деревни начнешь за ней бегать, да еще и без ведома отца…
Аннев поднялся и сел на стул.
– Тосан, – усмехнулся он, – может взять свое мнение и засунуть его куда подальше.
– Аннев! – Содар резко повернулся, и вода из ковша плеснула на пол. – Тосан – старейший из древних и глава Академии. Прояви хоть немного уважения.
– Сколько угодно, – ответил мальчишка. – Старикан Тосан может взять свое мнение…
Но тут же осекся, перехватив ледяной взгляд Содара, и нервно сглотнул.
– Прости, Содар. Я… Просто завтра Испытание. Я волнуюсь.
Содар снова отвернулся к чайнику, но Аннев мог бы поклясться, что услышал сдавленный смешок и «старикан Тосан, надо же».
Мальчик улыбнулся. Что бы там Содар ни говорил, они с Тосаном никогда не питали друг к другу большой любви. Раскол между духовенством и Академией произошел еще несколько десятков лет назад – задолго до появления Содара в Шаенбалу, и ситуация лишь усугубилась, когда священник забрал себе в ученики Аннева. Содар, однако, не предпринимал ни малейших попыток, чтобы наладить отношения с Академией, и даже более того: Анневу вообще иногда казалось, что Содар нарочно подливает масла в огонь.
Наполнив чайник, Содар отдал ковш Анневу. Мальчик зачерпнул воды из котла и сделал несколько жадных глотков.
– Ловушки, которые захлопнулись, не переустанавливай, а те, что не сработали, захлопни.
Священник бросил в чайник чайные листья и палочки корицы.
– А ловушки для птиц не трогать, я помню, – сказал Аннев, возвращая ковш на полку.
– Нет, их тоже. «В праздник сей великий не вкушай ты ни зверя, ни рыбы, ни птицы».
– Но ведь это не Седьмой день, – возразил Аннев.
– Нет, это первая ночь Регалея, – произнес Содар и бросил в чайник горсть истолченного в порошок корня цикория. – К тому же, если завтрашнее Испытание пройдет, как и предыдущие, наутро ты будешь расстроен, а значит, мне опять придется половину работы за тобой переделывать. – Он покачал головой. – Лучше подготовиться заранее, так что захлопни все ловушки.
Юноша нахмурился. Обязательно стоило лишний раз напоминать об Испытаниях – и о том, как они всегда заканчиваются? Ему вдруг захотелось сказать что-нибудь назло старику.