Молчаливый полковник Брэмбл

Моруа Андре

— Не хуже наших хайлендеров, — сказал он.

Затем описал порядки, некогда царившие в полку «Леннокс», когда он, еще будучи лейтенантом, служил в Египте.

— Вы только вдумайтесь: целых шесть месяцев подряд я не имел права проронить в офицерской столовой ни единого слова! Великолепная традиция! Так нас приучали к покорности, приличествующей нашему положению, и уважению к начальству. Если же какой-нибудь самонадеянный офицер нарушал этот режим, то довольно скоро обнаруживал у себя в комнате все свое снаряжение и имущество упакованным для отправки в Англию. А в случае непонимания даже такого намека нарушителя предавали суду младших офицеров. Там ему втолковывали кое-какие полезные истины относительно его характера… Все это, согласен, довольно жестоко. Но зато каким истинно корпоративным духом проникались мы благодаря этим суровым нравам!.. Мы уже никогда не увидим полк, сравнимый с нашими «ленноксами» 1914 года… Правда, нынешний

кадровый офицер тоже знает, каково служить в действующей армии. Хотя на войне в конце концов достаточно быть здоровым и не рассуждать больше, чем рыба. Судить о солдате следует только в мирное время.

— Вы мне напоминаете, — сказал доктор, — того самого гвардии старшего сержанта, который часто повторял: «Ах, как хочется, чтобы эта война окончилась поскорее! Тогда можно будет снова проводить настоящие маневры!»

В этот вечер, покуда свирепствует граммофон, я пытаюсь переложить на французский одно замечательное стихотворение Киплинга:

О, если в силах ты увидеть крах всей жизни, Но, слова не сказав, все сызнова начать, Сто прежних выигрышей сразу, в миг капризный, Вчистую проиграв, не дрогнуть и смолчать, Любить, но быть сильней любовного безумства, Суровым, твердым быть, но нежность сохранить, При виде злых врагов не ведать злого чувства, Но все ж в неравный бой вступить — и победить; И если, услыхав, как слов твоих правдивых Смысл извратил подлец, чтоб злость глупцов разжечь, Сумеешь ты в ответ на крик безумцев лживых Ни разу не солгать и честь свою сберечь, И если сможешь ты друзей любить по-братски, Но никому во власть жизнь не отдать свою, Всегда достойным быть — и пред толпой бунтарской, И в час, когда даешь советы королю; И если на пути сомнений, дум, исканий Ты сможешь скептиком не стать, не разрушать, Мечтая, никогда не быть рабом мечтаний, А мысля, мыслям целиком себя отдать; И если можешь ты быть жестким — не жестоким, Быть храбрым, но уметь смирять свой дерзкий нрав, Быть добрым и простым, быть мудрым, точным, строгим, Сухим педантом, нудным ментором не став; И если можешь ты Триумф и Пораженье, Их лживость осознав, с бесстрастьем равным ждать, А в грозный час хранить отвагу и презренье, Когда все голову готовы потерять, Тогда все короли с их блеском, славой, властью Должны, склонясь, признать, что ты — их властелин, А что ценней всего: побед, богатства, счастья, Отныне и навек ты — Человек, мой сын!

Я показываю Паркеру английский текст, который так точно определяет характер самого Паркера, и мы заводим разговор о его любимых книгах. Я имею неосторожность упомянуть Диккенса.

— Диккенса презираю, — говорит Паркер. — Никогда не мог понять, что же действительно интересного находит в нем читатель. Это истории о служащих, о людях богемы. А я и знать не желаю, как они существуют. Во всех произведениях Диккенса нет ни одного подлинного джентльмена. Но уж если вы хотите познакомиться с шедевром английского романа, то прочитайте книгу про Джоррокса [64] .

64

Джоррокс— спортсмен, главный герой романа Роберта Сэртиса (1803–1864) «Увеселения и празднества».

13 января

Маленький английский телефонист пришел починить наш аппарат и сказал мне:

— Телефоны, месье, это как женщины… По сути дела, никто в них ничего не смыслит. В один прекрасный день вдруг все отключилось — не работает… Начинаешь искать, в чем дело, ничего не находишь… А потом как следует встряхнешь эту штуку, ругнешься и глядишь — все опять пошло на лад.

Мне приятно наблюдать, как у Паркера постепенно

растет уважение к французской армии.

— Странное дело, — говорит он мне, — всегда вы захватываете больше пленных, чем мы, а ваши потери меньше наших. Почему так?

Я скромно молчу.

— А потому, — поясняет доктор, — что французы принимают эту войну всерьез, а мы упорно видим в ней лишь некую игру… Скажите, Орель, вы слышали историю про Питера Пена, про маленького мальчика, который никак не мог вырасти ни на дюйм?.. Английский народ — тот же Питер Пен. Нет среди нас больших людей… Это очаровательно, но иногда опасно.

14 января

Какой-то ирландский полковник сказал за обедом:

— Я очень встревожен. Во время моего последнего отпуска я нанял дом для моей семьи… Теперь жена мне пишет, что этот дом с привидениями… Казалось бы, хозяева обязаны предупреждать о таких делах.

— Может, они этого сами не знали, — заметил всегда и во всем снисходительный полковник Брэмбл.

— Отлично знали!.. Когда жена пожаловалась им, они сильно сконфузились и в конце концов признались… Оказывается, вот уже сто пятьдесят лет как одна из их прапрабабушек прогуливается между гостиной и своей бывшей спальней… По их словам, она совершенно безобидна, и они думают, будто это извиняет их… Может быть, так оно и есть, охотно верю, но моя жена все равно волнуется… Как вы считаете, я вправе расторгнуть контракт на аренду дома?

Я рискнул вслух усомниться в достоверности этой истории, но все, кто был в столовой, тут же набросились на меня, ибо существование привидений в Ирландии — научно доказанный факт.

— Но отчего же призраки облюбовали именно ирландские замки, а не другие?

— А потому, — объяснил ирландский полковник, — что наша раса особенно чувствительна и мы легче вступаем с ними в контакт.

После чего он буквально раздавил меня техническими подробностями о беспроволочном телеграфе.

15 января

Сегодня утром полковник, узнав, что в Ипр пойдет санитарный автомобиль, взял меня туда с собой. Около эвакуационного госпиталя мы оказались зажатыми среди, я сказал бы, трагического скопления повозок, попавших под сильный артиллерийский обстрел.

Рядом с нами агонизировала лошадь — осколок снаряда перебил ей сонную артерию. Оглобли удерживали животное в стоячем положении. Ездовые ругались на чем свет стоит. Нам оставалось лишь одно: терпеливо ждать в нашей машине, вздрагивающей при каждом разрыве.

— Доктор Джонсон прав, — сказал мне полковник. — Всякий, кто хочет быть героем, должен насквозь проспиртоваться бренди.

Потом, когда еще один взорвавшийся снаряд разворошил около нас еще одну груду обломков этого мертвого города, полковник снова обратился ко мне:

— Скажите, месье, а сколько жителей было в Ипре до войны?

20 января

Нам предстоит покинуть Ондезееле: там и сям мелькают красные фуражки и мимо нас уже проезжают самокатчики — этот естественный авангард при любом нашем передвижении.

Мы уже полюбили этот край: деревня и бригада, еще месяц назад столь враждебные друг другу, теперь проникнуты самой настоящей взаимной привязанностью. Но боги ревнивы…

…Завтра нашей бригаде приказ выступать: На рассвете волынка, а с ней барабан Серенадой прощальной начнут отпевать Не один мимолетный походный роман. Горцев строй голоногий! [65] Как вид их красив! Как легко эти парни плясали вчера Под веселый, бесхитростный сельский мотив!.. А теперь им на дьявольский вальс пора… Но Победа придет и начнет их искать, И увидит: над ними — три фута земли. А средь ферм и полей еще будут витать Их летучие тени, теряясь вдали. И над сельскими кровлями Фландрии мы…

65

Горцев строй голоногий! — Горцы, то есть хайлендеры, горные шотландские стрелки, входящие в состав английской армии; клетчатая юбка выше колен — часть их традиционной парадной формы.