Молчание посвященных

Звягинцев Александр Григорьевич

С высоты звонницы ему открывается бескрайний простор – зацветающая степь, утонувшая в вишенном и грушевом цветении станица и широкая излучина паводкового

Дона-батюшки, сливающегося у горизонта с голубым небом. От этой земной красоты заходится пацанье сердечко, а одноногий звонарь в выцветшей солдатской гимнастерке сует ему концы веревок от двух малых колоколов:

– Ишь, рот раззявил! – шамкает он беззубыми устами. – Накось, накось, малец, пособи маненько на подголосках…

Баммм… Баммм… Баммм… – торжественно гудит большой колокол.

Биммм… Боммм… Биммм… – вторит ему средний.

Траммм… Тииимм… Тииимм… Траммм… – заливаются послушные пацаненку малые колокола.

В перерыве звонарь вытирает с морщинистого лица пот и, постукивая деревяшкой, растягивает в довольной улыбке губы.

– Уши у тебя слухастые, паря. Быть тебе первым станишным

гармонистом, али в городе пальцами в роялю тыкать, – шамкает он…

* * *

– Боже мой, я все вспомнил!.. Боже мой, все!.. Эх, дед Тереха, жаль только, что не сбылось твое предсказание!.. Не сбылось!.. Не сбылось!.. – глядя на золотые купола, сверкающие нестерпимым блеском под жаркими лучами южного солнца, со звериной тоской прошептал Сарматов.

Он троекратно перекрестился на невесть как оказавшуюся здесь, на берегу Южно-Китайского моря, православную церковь и, еще раз в пояс поклонившись ей, быстрым и решительным шагом направился в сторону набережной.

– Я все вспомнил, сенсей, – радостно сообщил он подошедшему Осире.

– О-о-о! – воскликнул тот. – Я очень рад за тебя, Джон!

– Я не Джон, сенсей, – решительно рубанул рукой воздух Сарматов. – Казак я! Русский я!.. Русский!!!