Молчание Сабрины 2
Шрифт:
– И что это ты тут делаешь? – раздался за спиной голос Брекенбока.
Сабрина испуганно обернулась: и как он тут оказался?! Он ведь только что был в глубине тупика! Она не знала, что сказать, – признаться, разумеется, она не могла.
– Говори немедленно! – велел шут.
Сабрина молчала.
– Ты какая-то отсталая, как я погляжу! – проворчал шут. – Если ты так же будешь нелепить и теряться на сцене, то грош цена всей драме, которую я написал и вложил в твою роль! Что ты делаешь возле моего фургончика, я тебя спрашиваю?!
– Д-дождь усилился… – сбивчиво пробормотала Сабрина.
– О! Мы разродились
– Вы сами говорили мне…
– Что?
– Что мне не нравится дождь. Он вреден для платья и прически…
– Я выдал тебе зонт.
– Дождь усилился.
– Так, хватит! – проскрипел Брекенбок, как старая пружина в кресле. – Ты сводишь меня с ума! Если тебе так мокро, то что, скажи на милость, ты вдруг здесь забыла и… Постой-ка! – Его вдруг осенило. – Позволь поинтересоваться: неужели некая никому не нужная и никем не любимая рыжая кукла по имени Сабрина решила вдруг, что мой личный фургончик – вполне себе распрекрасное место, чтобы укрыться в нем от дождя? Так вот ты права! Он – вполне себе распрекрасное для этого место. Но ты и не права! Не для тебя! Это мой домик на колесах, и я там живу. Один! Мне не нужны соседи, вроде никчемных кукол, которые плохо учат свои роли. Тебе понятно?
– Д-да.
– Тогда с дороги!
Повиновавшись, Сабрина спустилась по ступеням обратно – зеленые туфельки тут же погрузились в лужу. Брекенбок прошел мимо, открыл дверь и нырнул в свой фургон.
Прежде, чем скрыться в нем, он обернулся. На его лице вдруг появилось что-то дикое и невозможное – вроде как, сочувствие. Сабрина даже слегка испугалась за его самочувствие.
– Ладно, можешь перебраться под навес мадам Бджи, – сказал он. – Я велел всем собраться там – скоро ужин. Если кто-то будет тебя обижать, скажешь, что это я тебя туда отправил. Если кто-то посмеет пискнуть, квакнуть или сделать тебе что-нибудь дурное, просто скажи: «Талли Брекенбок передал, что ему надоело его лоскутное одеяло и что он хочет новое». Они поймут.
Дверь захлопнулась. Сабрина глядела на нее, ее руки дрожали – едва не попалась! Она не могла поверить в то, что хозяин «Балаганчика» не догадался об истинных причинах, побудивших ее попытаться проникнуть к нему в фургон. Трудно представить, что было бы, раскуси он ее затею.
– Ты все еще там?! – раздалось из-за двери. – Не пущу, как ни проси!
И Сабрине ничего не оставалось, кроме как отправиться под указанный навес…
…Закуток, где собрались к ужину актеры «Балаганчика Талли Брекенбока», выглядел вполне уютно. Если, конечно, описывать его не нормальным языком, а языком нище-улично-театральным.
Если же описывать его языком Сабрины, то это место было ничуть не лучше прочих мест в тупике Гро – такое же захудалое, настолько же пропитанное тоской, безысходностью и местной зловреднючей крысливостью.
Навес был натянут между двумя фургончиками – Брекенбоковским и так называемым «дамским» и к тому же крепился к зеленоватой кирпичной стене дома на кривых толстых гвоздях – таким образом все пространство под ним отдаленно напоминало комнату.
В самой глубине этой «комнаты», отрастая от стены, бурела чудовищная ржавая печь с парой дюжин
В трех шагах от печи стоял кривобокий стол, собранный из кофров, чемоданов и сундуков и крытый грязной скатертью, – на нам были расставлены жестяные тарелки, разложены гнутые вилки и ржавые ложки. Рыжий свет от развешанных под навесом керосиновых ламп привлекал ночных бабочек, и, сгорая, они падали прямо в тарелки, но никому не было до этого дела.
По обе стороны от стола стояли стопки чемоданов, которые служили актерам стульями. Единственный настоящий стул занимал почетное место во главе стола и явно принадлежал хозяину «Балаганчика». Садиться на него никто не смел – отчасти из-за авторитета Брекенбока, а отчасти из-за зубастого капкана, установленного на сиденье.
Если не считать Талли Брекенбока и Гуффина, под навесом сейчас собралась вся труппа.
Больше всего шума создавала мадам Бджи. Дородная женщина с круглым красным лицом и комковатыми седыми волосами, подвязанными грязно-кремовым девичьим бантом, мельтешила между столом и печью. Она громко, натужно пыхтела и в каждое движение при этом вкладывала невероятный трагизм и значение, как будто прямо сейчас выступала на сцене, хотя на деле кухарка просто помешивала в котле варево большущей поварешкой, или нарезала ножом коренья на столе, или давила что-то в ступке.
Прочие актеры время от времени поглядывали на то, что делает мадам Бджи, пуская слюни.
Уже знакомый Сабрине Заплата сидел за столом у здоровенного тюка грязных тряпок – схватив пустую тарелку, он в нетерпении грыз ее край, не сводя глаз с бурлящего котла. Судя по тому, что края у тарелки выглядели изгрызанными, очевидно, это было его любимое занятие перед ужином.
Рядом устроился пожилой мужчина с всклокоченными седыми волосами и вислыми щеками. На его мясистом носу сидели большие защитные очки с треснутыми стеклышками, а в зубах торчала папиретка, исходившая коричневым дымом. Старик выглядел более терпеливым, чем Заплата, – в ожидании ужина, он корпел над починкой какого-то здоровенного механизма.
Чуть поодаль сидели еще двое актеров – у обоих были одинаковые шляпы-котелки, пухлые губы и приплюснутые носы, из которых торчало по паре пучков волос, да и в целом обладатели котелков были похожи, как братья. Еще одной общей чертой обоих являлись перебинтованные грязными тряпками пальцы, что, впрочем, не мешало братьям играть в карты и, само-собой, жульничать: то один, то другой постоянно сбрасывал под стол неудачные карты.
Помимо всех упомянутых личностей, под навесом был еще кое-кто.
В некотором отдалении от печи, прислонившись спиной к стене, стоял невероятно худой тип в костюме-тройке, какие носят городские клерки. Костюм этот был покрыт пятнами, галстук поела моль, а воротнички рубашки зеленели от плесени. Да и его обладатель не сказать, чтобы выглядел таким уж свежим: сморщенное серое лицо как будто сперва забыли под кроватью, где оно валялось долгие месяцы, после чего надели, особо не чистя. Неухоженные бакенбарды, крючковатый нос, торчащие в стороны уши и крошечные очки в круглой оправе казались такими нелепыми, будто все это было лишь частью сценического образа и их прицепили на скорую руку.