Молчание сфинкса
Шрифт:
— Объявление. Тут и желания указаны: например, «хочу выиграть.сто тысяч рублей», «хочу немедленно разбогатеть», «хочу выйти замуж за бизнесмена», — Катя шуршала газетой. — А вот и сам «купон счастья». Надо его вырезать и заполнить — всего-навсего.
— Бред какой-то. А кто дает такие объявления? Зачем? — Мещерский снова поморщился. Он хотел говорить с Катей о Кравченко и, конечно же, о деле, которое ждало их в Лесном, о важном серьезном деле, о Салтыкове, Лыковых, которые были допрошены Колосовым и, слава богу,
— А ты бы смог поверил" в то, что желания твои, если их отослать с этим купоном счастья, исполнятся? — спросила Катя.
— Я? Ты что, смеешься?
— Нет, я ее смеюсь. Я думаю: а кто-нибудь в такие вещи верит?
— Ну знаешь. Дураков хватает.
— А умных? — Катя вздохнула. — Если кто-то дает такие объявления, значит, он на что-то рассчитывает, надеется, иначе какой смысл? За одну рекламу сколько заплачено. Вот интересно, какой процент поверивших и написавших?
Мещерский хмыкнул: эх, Катя, Катенька! В сущности, что говорить? Ты, как ни крути, женщина — слабым изменчивый пол. Отсюда и такие своеобразные защитные реакции…
— Ты прочел дневник? Весь? — спросила Катя после некоторого молчания. Они ехали не спеша. Шоссе серой лентой ложилось под колеса… Асфальт успел высохнуть. Лес но обеим сторонам дороги был расцвечен яркими красками осени.
— Я его просмотрел, пролистал, Никита мне дал с ним ознакомиться, — Мещерский пошарил в бардачке, вытащил темные очки — солнце слепило глаза. — Трогательная исповедь юной гимназистки. Кстати, эта Милочка Салтыкова много там напридумывала. Например, эта история про князя Викентия Лыкова…
— И Нину Мещерскую, про которую Иван Лыков говорил?
— Она моя прапратетушка по отцовской линии. Между прочим, в нашей семье все рассказывалось совершенно по-другому. Про бестужевский клад, про заклятье, про условия и убийства никто ровным счетом ничего не слыхал. Говорили, что Нина просто бросила князя Викентия Лыкова ради Константина Салтыкова, старшего брата этой самой Милочки. Викентий Лыков не перенес измены и пустил себе пулю в лоб. То же самое и Ваня мне в тот раз рассказывал со свойственным ему колоритом.
— Милочка пишет в дневнике, что и она тоже так думала, а вот их управляющий…
— Катя, хочешь знать мое мнение? — спросил Мещерский. — Этой девочке в тринадцатом году было ведь шестнадцать лет. Она записывала в дневник то, может быть важно и занимательно именно в этом возрасте. В пору тинейджерства, скажем так. В эти годы не рассуждают, не сомневаются, а принимают многое за чистую монету. Верят, вполне искренне верят, а затем разочаровываются в этой своей слепой вере. Так было и будет. Ты вспомни себя — какая ты сама была ты в девятом классе?
— Сережа, мне кажется, я этого уже не помню, — Катя усмехнулась.
— Зато я помню. И тебя помню, и себя,
— Песенник. Тогда мы это называли — песенник. Все девчонки. Тексты Пугачевой туда записывали, потом Цоя, «Кино», "Алису, еще кого-то. А еще, помнишь, была такая игра — не купон счастья, а что-то вроде кисеты «Найди друга». Тогда мы поголовно эти анкеты заполняли и рассылали. Я и правда верила, что таким способом можно друзей найти, хоть в другом полушарии. Вере — это любопытная материя, Сережа.
— Особенно в таком возрасте, — улыбнулся Мещерский.
А в Лесном их ожидал сюрприз. На ступенях главного входа на фоне белых коринфских колонн играли музыканты — виолончель, альт, скрипка и флейта. Молодые совсем ребята, студенты консерватории.
Мещерский от, растерянности и смущения едва не врезался в бочку с дождевой водой: как же это понимать? Позавчера только труп в овраге, страх, горе и слезы, а сегодня — пожалуйста вам — классический квартет исполняет Моцарта и Шнитке.
— Немного музыки и солнца, — громко возвестил Роман Валерьянович Салтыков, слушавший квартет на вольном воздухе. — Это специально для вас, мои дорогие, — он поздоровался с Мещерским, поцеловал руку Кате. — Спасибо, большое спасибо, Екатерина Сергеевна, голубчик, все устроилось как нельзя лучше. Сегодня рано утром прибыли на машине двое таких молодцов в бронежилетах. Очень, очень внушительный вид. И собака с ними, овчарка. Будут теперь охранять парк и окрестности. Я разместил их в павильоне «Зима».
— Разве охрана будет не с вами во флигеле? — спросила Катя.
— Нет, в доме их не будет.
— Но почему? — удивленно спросил Мещерский. — После таких событий мне кажется, что именно дом в ночное время нуждается в…
— В моем доме их не будет, — повторил Салтыков. — Они нас стеснят. Вполне достаточно того, что они займутся патрулированием парка.
— Он тоже с тобой согласен? — тихо спросил Мещерский, кивая: в конце аллеи появился Малявин. Он был черном строгом костюме. Шел медленно, понуро, нехотя…
— С Денисом Григорьевичем мы это еще не обсуждали. Я не хочу докучать ему такими мелочами. Ему сейм хуже, чем кому-либо. Такая утрата, — Салтыков покачал головой. — Он был болен эти дни. А тут у нас сразу все работы встали.
— Да? А я-то думал, что вы уже обследовали то подземелье под фундаментом павильона, — Мещерский нем село усмехнулся.
— Я пока приостановил все, — сказал Салтыков. — Не до этого сейчас. Потом возобновим, обследуем. Тебя нравится, как они играют? — он повернулся к музыкантам. — Какие виртуозы!