Молчание золота

Таманцев Андрей

— Ничего кадры, — повторил Андрюха Перепелкин, приятель хозяина дома, служивший, как я понял, в пограничниках. тут вообще не так мало русских в силовых структурах, как это принято считать в России. — Ну-ка, телка… как тебя… Ляля… Люля…

— Лия, — тихо ответила та.

— Во-во! — громыхнул Перепелкин. — А я что говорю! Бахрам-амак, ну что, подгонишь телку-то, а? До сходной цене, а то лучше в подарочном в-варианте… бесплатно т-тоись?..

Лейтенант Саттарбаев, которого я ни на секунду не выпускал из-под контроля и при этом нещадно спаивал, уже начал клевать носом. За столом, несмотря на откровенно ночной час, царило этакое размашистое, почти по-русски задорное оживление,

и посторонний человек никогда не определил бы, что в этой застольной беседе, как на поле боя, схлестнулись две непримиримые стороны. Каждая ждет своего момента, своего мгновения — ударить наверняка. Сам хозяин дома, подполковник Радоев, пил немного и все больше вино, зато его собутыльники вовсю налегали на водку, и, оценивая их как возможных противников (хотелось бы, впрочем, обойтись без гладиаторских боев!), я нахожу что они уже нулевые. Зато за спиной Радоева стоит верный Юнус, да в доме, верно, есть еще люди. Даже наверняка есть. Достаточно прислушаться.

Радоев все более пристально смотрел на Леона Ламбера. Совершенно очевидно, что ему не терпится наладить разговор по душам с его «хорошим другом». Значит, нас сейчас или будут выпроваживать по-хорошему, или…

Я поднялся на своем месте, пошатываясь, В руках у меня красовался внушительный бокал, наполненный почти до краев. Я проговорил, запинаясь и время от времени глотая слоги:

— А вот я хотел бы… а? А вот я хотел бы поднять бокал за радушного хозяина, к-который встретил нас как род… родных, накормил, напоил… обля… обласкал и всячески… Одним словом…

Я предательски пошатнулся и ухватился за плечо Артиста. Этот понял мою игру с полуслова, все-таки актер по призванию!.. Он усадил меня обратно, невзирая на мое слабое сопротивление, а потом поднялся сам и сказал:

— Мой друг немного не рассчитал силы, но я с удовольствием скажу за него…

— Я сам скажу за себя!.. Дорогой Рашид Манн-сур…

Радоев оторвал взгляд от бледного лица Бергманиса, который пил много, но никак не пьянел: французу не давал забыться цепкий, невыводимый страх.

— …за него, — повторил Артист. — Я бы хотел сказать, что мы должны, понимаешь… — Дальнейшее он произносил голосом первого президента России Бориса Николаевича, сам понима-а-аешь, Ельцина. — Я, понимаешь, приехал в Самарканд впервые. И хочу сказать. Вот шта. Это, так сказать, прекрасная страна, в которой можно и должно крепить международные, понимаешь, отношения. Встретился, понимаешь, с людьми, поговорил. Подумал. И вот что решил. — За столом прыснули даже те, кто не знал голоса Бориса Николаевича: Артист есть Артист. — Предлагаю, значит, выпить. Выпить за здоровье, подполковника Радоева, а потом я приеду к моему другу Тахтумураду Керимову, президенту, понимаешь, Узбекистана, и попрошу его присвоить Радоеву… звание генеррррала, понимаешь! За хозяина дома, друзья!..

Последнее было сказано обычным голосом Артиста, и к тосту тотчас же присоединились практически все присутствующие за столом, за исключением разве что мирно спящего гостя в расстегнутом милицейском мундире да Бергманиса, который, верно уже плохо владея собой (а не от опьянения), так и остался сидеть неподвижно с бокалом в руках. Я успел поймать обращенный на французского археолога взгляд Рашида Радоева, осмысленный, трезвый и холодный. Да, хозяин хорошо владеет собой, не в пример своим многочисленным гостям. Ну что же, выпьем за его здоровье, как предложил от имени Семена Злотникова сам Борис Николаевич. Здоровье подполковнику Радоеву еще пригодится, в этом я нисколько не сомневаюсь. По крайней мере, на ближайшие пару часов.

Впрочем, к тосту за свое здоровье, произнесенному Артистом сообща

со мной, Радоев все-таки присоединился. За хозяина (его семью, друзей, карьеру, потом просто за дружбу) пили еще около получаса. А потом Радоев более чем выразительно посмотрел на часы, на которых было уже два часа ночи, и более чем откровенно произнес:

— Ну что же, я думаю, всем пора бы уже и на покой. Юнус, отвезешь гостей в гостиницу. Господина Бергманиса я оставлю у себя, я хотел бы с ним поговорить, все-таки столько не виделись. Правда, дорогой? — глянул он на нашего бедного археолога, который так и остался сидеть в неподвижности с окаменевшим лицом и остановившимися мутными глазами. — А вам, друзья, отдыхать пора, — сказал он, глядя прямо на меня. — Чертов Саттарбаев, чтоб его черти взяли! Зачем столько жрать бухла?.. — Саттарбаев давно спал лицом в деревянном блюде, по краям которого размазались остатки какого-то жирного национального блюда узбекской кухни. Зря я, что ли, тратил на него снотворный препарат? — На прошлой неделе нажрался, а теперь опять вот? Допрыгается, что я его финансами греть перестану, урода. Юнус!.. Ты меня слышал?

— Да, сейчас отправлю гостей в их отель, а Джанибека отнесу в гостевую комнату наверх, пускай проспится.

— Молодец. Выполняй, — сказал Радоев. Говорил он совершенно свободно, не таясь, совершенно нас не стесняясь. Это подтвердила следующая фраза: — Эти тоже набрались здорово. Голосом Ельцина говорят… артисты.

— Ельцин в прошлом году у них ушел в отставку, — доложил Юнус. Оказывается, он тут еще и на политинформации подвизался! Универсальный молодой человек. Нужно взять его на заметку. Особенно если он в самом деле будет усердствовать в выполнении хозяйских поручений и попытается доставить нас с Артистом, Бахрамом и Лией в «Афрасиаб» согласно распоряжению Радоева.

— В отставку? А? А, да знаю я.

Рядом со мной поднялся Артист. У него было совершенно пьяное лицо и шальные глаза, и я, знавший, что Семен практически ничего не пил, мог только лишний раз порадоваться за его сценические данные. Он пришлепнул губами и произнес, качая на ладони полупустую бутылку вина:

— 3-зачем в отставку? То есть… з-зачем в гостиницу? Я н-не хочу в гостиницу. Это… это не по-восточному, друг… м-мой. Я буду здесь ночевать! — вдруг заявил он с тем выражением, с каким булгаковский Шариков устраивал на ночлег у профессора Преображенского двух пьяных забулдыг, с которыми он сам же и набрался.

— Да мы поспим в одной комнате с… ик!.. Саттарбае-вым, — выговорил я, пытаясь подняться и вытягивая по этому поводу скатерть прямо на себя, так, что со стола на пол упало несколько приборов, тарелок и бутылок. У Юнуса сделалось непередаваемое выражение лица, из которого можно было единственно вывести, что он совершенно не желает везти нас ночью в «Афрасиаб», да еще возиться с нами, пьяными русскими свиньями, да плюс еще Бахрам и его шлюха. Эту глубокую мысль он тотчас же высказал вслух. Радоев глянул на меня, глянул на Артиста, потом махнул рукой и произнес с оттенком презрения:

— Ну ладно. Только завтра похмелиться не просите, а как проспитесь — валите в свою гостиницу кормить тамошних клопов. Бахрам, скотина, а ты что встал? А ну пшел отсюда!

Бахрам был куда более легок на подъем, чем мы с Артистом по глубокой «пьяни». Он вскочил с прытью, которую сложно было заподозрить в этом тучном, неповоротливом тельце с короткими кривыми ножками, и умчался. Свой путь Бахрам усеивал горестными неразборчивыми воплями. Общая суть их сводилась, верно, к тому, что Бахрам благодарил Аллаха за все, за все, в особенности за то, что он, несчастный Бахрам, так легко отделался.