Молчание
Шрифт:
– Ну что?
– торжествующе ухмыльнулся переводчик.
– Все как вы думали?
Родригес жадно всматривался в Гаррпе. Тот не знает, что ждет его здесь, в лесочке. Гаррпе, как и он сам, был в рваном крестьянском платье; голые ноги нелепо белели из-под подола. Хватая воздух ртом, задыхаясь, он старался поспеть за остальными.
Родригеса не удивило, что Гаррпе попался. Они с замиранием сердца ждали этого с самой первой минуты, высадившись в Томоги; но ему страстно хотелось узнать, где же схватили Гаррпе и что с ним сталось за это время.
–
– Ну разумеется! Как же иначе? Но день велик. Сейчас еще утро. К чему торопиться?
– И переводчик с притворным зевком усиленно замахал веером.
– Кстати, падре... Я тогда забыл кое о чем спросить вас. Будьте любезны, объясните мне, что это такое - христианское милосердие?
– Вы забавляетесь мною, как кошка мышью, - пробормотал священник, страдальчески глядя на переводчика: - И испытываете от этого непотребное удовольствие. Скажите, где взяли Гаррпе? И как?
– Без должных причин нам не дозволено посвящать заключенных в дела государственной важности.
Процессия, остановившись, застыла на сером песке. Самураи стаскивали навьюченные на лошадь соломенные кули.
– Скажите, падре...
– Переводчик злорадно всматривался в лицо Родригесу.
– Вы знаете, для чего эти мешки?
Самураи принялись обвязывать пленников соломой всех, за исключением Гаррпе. Вскоре те стали похожими на коконы: виднелись только их головы.
– Сейчас их посадят в лодку и вывезут на глубину. Там сразу обрыв - до дна не достать!
Свинцовые волны все так же, с монотонным журчанием лизали прибрежный песок. Серые низкие тучи заволокли небо, заслонив солнце.
– О, глядите! Чиновник о чем-то беседует с Гаррпе!
– протянул переводчик.
– Интересно, что он ему говорит?.. Наверное, что-нибудь в таком духе: «Если вам ведомо христианское милосердие, сжальтесь. Неужели вы будете равнодушно смотреть, как убивают этих несчастных?..»
Только теперь до Родригеса дошло, на что намекал переводчик; слепая ярость захлестнула его. Если б не сан, он был готов придушить негодяя.
– Господин губернатор приказал пощадить их, если падре Гаррпе соизволит отречься. Достаточно одного его слова - и этих троих отпустят. Сами они уже отреклись. Еще вчера. Они топтали Священный образ.
– Отреклись?.. Зачем же такая жестокость? Зачем опять...
– Священник не договорил; от гнева у него перехватило дыхание.
– Видите ли, для нас это мелкая рыбешка. Нам нужны не они. В Японии еще немало крестьян тайно исповедуют христианство, и, чтобы наставить их на путь, истинный, нам нужны сами падре.
– Vitaim praesta puram, iter para tutum. 36
Родригес хотел прочитать «Ave Maria», но вместо молитвы в памяти всплыло отчетливое видение: звенящая песня цикады и хлещущая на землю струя черно-алой крови... Он приехал сюда посвятить свою жизнь японцам, однако на деле все выходило наоборот: это они принимали смерть ради него. Как быть?
36
Пусть будет чистой твоя жизнь и праведным путь (лат.).
– Интересно, что же ответит им падре Гаррпе? Переводчик глумливо хихикнул.
– Говорят, что для истинного христианина милосердие превыше всего. Бог есть само милосердие... О! Вот и лодка!
Вдруг двое пленников неуклюже рванулись вперед, но, получив удар в спину, рухнули на песок. Только Моника, обмотанная, как кокон, осталась стоять, безразлично глядя на серое море. Священнику вспомнился ее смех и вкус теплого, из-за пазухи, кабачка.
«Отрекись! Отрекись!» - заклинал он Гаррпе, слушавшего чиновника. «Отрекись! Нет, нет... Нельзя... Невозможно!»
Пот градом катился по его лицу. Священник зажмурился в малодушном страхе пред тем, что сейчас увидят его глаза.
...Боже, Боже, отчего ты молчишь? Почему ты безмолвствуешь даже теперь?
Когда он снова открыл глаза, три кокона, подталкиваемые чиновниками, уже приближались к лодке.
«Я отрекусь. Я отрекусь!» - чуть не вырвалось у Родригеса, и он до боли закусил губу, чтобы не выдать себя. Вслед за узниками, подоткнув кимоно, в лодку прыгнули два самурая, вооруженные пиками, и лодка, покачиваясь на волнах, начала медленно отходить от берега.
«...Еще не поздно! Зачем Ты взвалил эту ношу на нас с Гаррпе? Только Тебе под силу нести это бремя!»
Но что случилось? Гаррпе рванулся, воздев руки, и бросился в воду! Он настигает лодку, плывет, что есть силы, вздымая брызги... Он что-то кричит!
– Audi nos... Господи, услышь молитву нашу...
В бесстрастном голосе не было ни отчаяния, ни гнева; он обрывался, когда черная голова исчезала в волнах.
– Боже, услышь нас!..
Перевесившись за борт, чиновники насмехались над Гаррпе; один из них, перехватив поудобнее пику, дразнил его, пытаясь достать, когда тот подплывал поближе. Голова Гаррпе то пропадала из виду, то появлялась опять - словно гонимая волею волн черная щепка; и голос то умолкал, то снова звучал, слабее и глуше, но с одержимым упорством.
Самурай подтолкнул одного из пленников к борту и с силой ударил его древком пики. Тот свалился за борт соломенной куклой - и воды сомкнулись над его головой. Со стремительной быстротой за ним последовал второй. Последней море приняло Монику. И лишь голова Гаррпе, словно обломок потерпевшего кораблекрушение судна, еще мелькала в воде; затем и ее накрыло волною от лодки.
– Ужасно. Сколько раз вижу это, а никак не привыкну. Ужасно, - вздохнул переводчик, вставая. Потом вдруг с ненавистью взглянул на священника: