Шрифт:
От автора
Бытие и время. Эта перекличка с Хайдеггером была вынесена в название первого раздела предыдущей поэтической книжки. Перечитывая её сейчас, я понимаю, что допустил неточность. «Поволжская детская республика» была больше о времени, нежели о бытии. Бытии в месте, формирующем его и накладывающем свой отпечаток на со-существование всех и всего.
Моя жизнь началась в Засвияжском районе. Роддом автомобильного завода в двухэтажной сталинке: в круглом окошечке гипсовая мать держит гипсового ребёнка. В окошечко вписана и эмблема автозавода, представляющая первую букву названия города.
Пять этажей на перекрёстке двух главных магистралей района, наш – четвёртый. Каждое окно в отдельной панельке, счастливчикам досталось по балкону. Наш балкон – самый счастливый, обвит лианами дикого винограда. С него виден смешной лозунг «ЭВМ – ПРОГРЕСС ЧЕЛОВЕЧЕСТВА» на крыше скучного вычислительного центра или чего-то вроде того. ЭВМ, кто так компьютер называет?!
Торцом дом выходит на радиоламповый завод. Радиоламповый завод сейчас розовый, как цирк. В нём открыли торговый центр. Вычислительный центр вместе со всей глобальной идеей превратить Ульяновск в столицу микроэлектроники не пережил перемены ЭВМ на компьютер. Парадоксально, но работники ульяновской микроэлектроники как самая прогрессивная часть общественности, находились в авангарде изменений и первыми остались без работы.
Я буду жить теперь по-новому,
Мы будем жить теперь по-новому,
Первые два года жизни я прожил в этом доме на проспекте 50-летия ВЛКСМ, называющемся просто Проспектом. Если выйти на перпендикулярную ему Октябрьскую и сесть на трамвай «Девятку», то всего несколько остановок до Четвёртого микрорайона, где я живу больше тридцати лет. Одни сплошные цифры. Цифры возраста. Как в «Матрице», любимом фильме отрочества, опадают зелёными чешуйками.
И как в той кошмарной сцене в «Матрице» я всё ещё привязан к родному городу – пуповиной, пропиской, питательной трубкой. Я принял красную таблетку, но делаю вид, будто выбрал синюю. Этому чувству посвящена первая глава – «В_место действия». Рефлексия вместо действия в месте действия. Даниил Заточник.
Подлинные отношения с родиной могут появиться только на расстоянии. Уроженец дворянского Симбирска поэт Кирилл Коренев, перебравшись в Петербург, вспоминал «пастушеские нравы» родного города. Я хочу тоже вспоминать. Живя с родителями и завися от них, нельзя понять насколько настоящая любовь с ними связывает. Пока не уйдёшь от симбиоза и поживёшь самостоятельной жизнью. Так и с родиной. Может быть, поэтому самые горячие патриоты получаются из эмигрантов.
Но продолжая жить здесь, чтобы хоть как-то понять подлинность чувств к городу, я периодически ныряю в историю. Его и мою. Исчезает привычное деревянное отечество (Олег Чухонцев), исчезают привычные вещи, люди, ощущения. И это уже действия, заставляющие реагировать на них. И это уже вторая глава – «Бесправье памяти», самая близкая к «Поволжской детской республике». Настолько близкая, что часто срывается в автопародию и самоцититрование.
Память – это тёплая ванна. Белого цвета, но вода в ней зелёной. С белыми полосками на поверхности. Кости, удерживающие форму воды. Вода остывает и в ней уже нельзя находиться. Пора действовать. Путь в настоящее из прошлого начинается с близкого расстояния. С рядом находящихся девушек и женщин. Русский человек собирается на rendez-vous. «Ой, всё». Третья глава. И «Жестокие романсы» – глава, когда
А потом настоящие действия, пробуждение от статики сна и жизни в забытьи. Поиск пути к другим людям, ради которых я живу и творю. Ко всем униженным и притесняемым, ко всем эксплуатируемым и презираемым, ко всем, кто заперт по маленьким кубышкам районов и большим ларям городов. За них звучит моление Даниила Заточника из Засвияжского района. По всем таким, как он, как я. Какое бы место у нас ни было – везде душно и тесно для свободного духа. Всюду хочется (до)вольной и радостной жизни. «Революции повседневной жизни» – пятой главы разворачивающейся драматургии бытия и времени. Действий вместо рефлексии.
Но
Я знаю, что я пишу, но я не знаю, что ты читаешь.
Обращаясь ко всем этим людям, я рискую. Нужно ли им моё моление? Нужна ли им моя революция повседневной жизни? Я не знаю. Все эти вопросы брошены в высокую траву на школьном дворе. Как-то раз в детстве я потерял в ней вечером нательный крестик. Крестик нашёл, но вера моя уже тогда была далека от христианского смирения. И сейчас она другого сорта.
Мне не нужны ответы на заданные вопросы. Они ничего не изменят. Я не хочу быть спасителем. Во всяком спасителе кроется диктатор. Из меня же может получиться только последний диктатор, полностью дискредитировавший эту роль. Нет ни стада, ни пастыря, есть свобода. И рабство, сеющее нищету и несчастье. И истинный посланник отменённого неба в картонных доспехах, идущий на штурм ветряных мельниц. Даниил Заточник, ставший Дон Кихотом.
Избави мя от нищеты сея.
Не надо, я сам.
Май 2021
В_МЕСТО ДЕЙСТВИЯ
ностальгия по настоящему
я хочу вспоминать родной город
не потешаясь над пастушескими нравами.
тосковать по резным карамелькам деревянных наличников
подожжённых и снесённых домов на ленина и энгельса
(юродивым защитником города переломлено колено)
деревянному отечеству на смену новые царицы
с красными мордами кирпичей и зелёными крышами причёсок
экскурсовод
вот здесь на перекрёстке был пивбар «витязь»
где общественность с карлы в цепях и серьгах
браталась с гражданами с цепями и в кепках
как каменный пол братался с портвейном из желудков и мочевых пузырей.
туши – не туши пожар в «трёх колах»
аллес гемахт
в пельменной не нальют чудесного разливного к пельменям
оно бы скрасило немного вид
на унылый белый минас тирит на минаева
строительство которого так и не сумели сорвать свалившие ребята
а я остался
и заправским гастролёром, гастрономичным туристом
выведывать у аборигенов матчасть
что там такого
под тряпкой у дома гончарова
раз уже тридцать лет и три дня не хотят снять
сколько строит проезд на трамвае
или лучше прокатиться на такси до чехии
и когда уже у вас построят это самое метро