Молитва любви

Лей Тамара

Перекрестившись, она медленно поднялась с колен, потом повернулась к человеку, погубившему ее брата, к тому, кому она отдалась прошлой ночью в полном неведении. К барону Бальмейну.

Он стоял в центральном проходе между двумя рядами скамеек, широко расставив ноги, скрестив руки на широкой груди. Это был грозный противник. На лицо рыцаря падала тень, черты были жесткими и бесстрастными. Барон Бальмейн отвел взгляд от лица Грей и оглядел ее измятую одежду.

Грей заставила себя сохранять спокойствие. В то же время ее терзал

страх, скрыть который стоило большого труда. Сердце билось так сильно, что нельзя было дышать полной грудью.

Когда наконец глаза Бальмейна встретились с ее глазами, показалось, что взгляд этого человека пронизывал насквозь и не таил ни капли нежности, которой можно было бы ожидать после прошедшей ночи. Грей почувствовала себя глубоко несчастной. Это был не тот человек, что любил ее накануне, хотя сходство казалось полным. Перед ней стоял разгневанный мужчина, который, судя по его виду, готов был скорее растерзать ее, чем осыпать любовными ласками. Грей похолодела, ожидая упреков, что должны были неизбежно последовать.

Наконец в тишине часовни раздался его глубокий, звучный голос.

– Очевидно, сестра, вы не привыкли сдерживать свои обещания: ни священные, ни какие бы то ни было вообще.

Грей содрогнулась, услышав эти слова. Поистине, она предстала перед этим человеком в наихудшем свете. Предложила ему свое тело, потом дала обещание, которое не собиралась выполпять. А сегодня стояла перед ним в монашеском одеянии.

Бальмейн сделал шаг вперед, в его позе чувствовалась некоторая неуверенность.

Грей внутренне собралась в ожидании того, что должно было произойти. Она выпрямилась, расправила плечи, подняла голову и приказала себе не трусить.

Барон Бальмейн приблизился на расстояние вытянутой руки и остановился. Грей судорожно проглотила комок, вставший в горле, и подняла глаза навстречу леденящему взору мужчины, смотревшему на нее сверху вниз. Теперь его лицо оказалось не в тени, а на свету, и Грей поразилась голубизне глаз Гильберта Бальмейна. В ночной тьме она могла заметить лишь их живой блеск, но глаз такого цвета девушка никогда прежде не видела.

– Какое же ты имя носишь, дочь Эдуарда Чарвика, неверная Христова невеста? – спросил Бальмейн, слегка скривив губы.

Грей заставила себя вернуться к действительности. Во рту вдруг стало сухо, лишь через несколько мгновений она смогла ответить:

– Я…

– А, так ты все-таки умеешь говорить. Еще один отрицательный штрих к плохому мнению о ней. Чувствуя, как краска заливает лицо, Грей кивнула.

– Я леди Грей Чарвик, – проговорила она дрожащим голосом. Барон ничем не выдал своего удивления, только слегка сощурил глаза. – Но я не …

– Грей, – повторил барон ее имя, потом произнес его еще раз, как бы пробуя на вкус. Подходящее, – одобрил он и склонил голову, приветствуя дочь Чарвика. – А как звучит ваше имя во Христе, сестра?

Она покачала головой и отступила назад, когда Бальмейн

придвинулся ближе. Грей сразу же упрекнула себя за слабость, но не смогла удержаться от инстинктивного стремления отступить перед угрозой оказаться слишком близко от разъяренного противника. Мелькнула мысль, что она всегда пыталась спастись бегством от тех, кто внушал ей страх. Она ненавидела себя за это, но все равно другого способа защититься от опасности не было, и на этот раз она вытянула перед собой руку, надеясь оградить себя от близости Бальмейна.

– Я не принадлежу к общине сестер-монахинь, – объяснила Грей.

Рыцарь остановился, услышав эти слова, и пристально посмотрел в ее бледное лицо, прежде чем высказать свое мнение по поводу ее заявления.

– Разумеется, я имел в виду факты, упоминая монашеский статус, – отрезал он. – Я не говорил о твоих природных наклонностях. Нам обоим это известно, не так ли?

Брови Грей взлетели вверх, почти касаясь головной повязки, обтягивающей лоб. Она снова попыталась объяснить барону, что он ошибается.

– Конечно, нет, после той ночи, – он сделал еще шаг вперед, и его длинные мускулистые ноги коснулись юбок Грей.

Обеспокоенная, Грей обнаружила, что отступать больше некуда, потому что икры ее ног уже упирались в скамеечку для коленопреклонений.

– Нет, вы не понимаете, – сказала Грей. Ей приходилось задирать голову, чтобы смотреть на Бальмейна снизу вверх. – Я не бросаюсь словами. Я говорю правду, я не монахиня. Я еще не приняла обет.

Неожиданно его руки опустились на плечи Грей, и она чуть не вскрикнула от страха. Сжавшись, с трудом подавляя дрожь, девушка опустила голову и невидящими глазами уставилась в свободное пространство между нею и бароном.

Бальмейн резко встряхнул Грей. Пальцы с силой сжимали девичьи плечи – эти руки так отличались от тех, что ласкали ее на пруду!

Барон приподнял ее подбородок и заставил глянуть ему в лицо, на котором застыло выражение холодности и суровости.

– Если ты не монахиня, – прорычал он, – то почему одеваешься в монашеское платье?

Гнев бушевал в его груди. Это было заметно не только по лицу, отражавшему бурю чувств, но и по напряженным мускулам, железную твердость которых Грей ощутила, цепенея под сильными пальцами, вцепившимися ей в плечи.

– Я… – она принудила себя собраться с духом и, подыскивая наиболее убедительные слона, выдавила нескладное объяснение, смущаясь от близости этого человека. Ее взволновало странное чувство страха, смешанного с желанием.

– Я была послушницей, – удалось ей наконец вымолвить. – Это наряд Христовой невесты, в котором я должна была принять монашеский обет.

Грей скользнула взором по бесформенному одеянию, скрывавшему ее изящную фигуру, потом снова перевела взгляд на Бальмейна:

– Мое пострижение в монахини должно было произойти в тот день, когда отец прислал за мной.