Молитва об Оуэне Мини

Ирвинг Джон Уинслоу

— ЛУЧШЕ БЫ МЫ ВМЕСТО НИХ ОТПРАВИЛИ ТУДА ХЕСТЕР, — говаривал он. — ХЕСТЕР ДОЛЖНА ПРОПИТЬ СЕБЕ ДОРОГУ ЧЕРЕЗ ВЕСЬ СЕВЕРНЫЙ ВЬЕТНАМ, — говорил Оуэн. — НАМ НУЖНО ПОСЛАТЬ ХЕСТЕР В ХАНОЙ, — сказал он мне. — ЭЙ, ХЕСТЕР, МНЕ ТУТ В ГОЛОВУ ПРИШЛА ИНТЕРЕСНАЯ МЫСЛЬ, — окликнул он ее. — ПОЧЕМУ БЫ ТЕБЕ НЕ ПОЕХАТЬ ПОБЛЕВАТЬ НА ХАНОЙ?

В канун 1966 года личный состав вооруженных сил США во Вьетнаме насчитывал 385 300 человек; 6 644 погибли в боевых действиях. Тот Новый год мы с Оуэном и Хестер встречали порознь. Я в одиночестве смотрел телевизор в доме 80 на Центральной улице. Уверен, Хестер в это время где-то блевала, но я не знал где. В 67-м во Вьетнаме было 485 600 американцев;

число убитых там достигло 16 021. Я смотрел телевизор в доме 80 на Центральной, и снова один. Я запасся выпивкой в несколько большем количестве, чем нужно одному; я пытался вспомнить, когда бабушка купила цветной телевизор, но так и не смог. Теперь у меня имелось столько выпивки, что впору самому сблевать в розовом саду. Было довольно холодно, и я подумал: дай бог Хестер блевать сейчас где-нибудь в более теплых краях.

А Оуэн и вправду находился тогда в более теплых краях.

Не помню, где я был и что делал в новогодний вечер 1968 года. Численность личного состава вооруженных сил США во Вьетнаме достигла 536100 человек; до максимального американского присутствия там недоставало еще десяти тысяч. Пока только 30610 американцев погибли в боевых действиях; около 16000 американцев еще погибнут там. Где бы я ни был в новогодний вечер 68-го, я точно знаю, что был пьян и меня рвало; и где бы ни была Хестер, я точно знаю, что и она тоже была пьяна и ее тоже рвало.

Как я уже говорил, Оуэн не показывал мне, что он пишет в своем дневнике. Лишь много позже — после всего или почти всего, что произошло, — я прочел, что там было написано. Есть там одна особенная запись — я жалею, что не мог прочитать ее сразу, как только она появилась, — довольно ранняя, сделанная вскоре после той взволнованно-оптимистической, по поводу инаугурации президента Кеннеди. Эта запись недалеко отстоит даже от самой первой, где Оуэн благодарит мою бабушку за то, что подарила ему дневник, и объявляет о своем стремлении сделать так, чтобы она им гордилась. Вот эта запись, что представляется мне такой важной; она датирована 1 января 1962 года.

Я ЗНАЮ ТРИ ВЕЩИ. Я ЗНАЮ, ЧТО МОЙ ГОЛОС НЕ ИЗМЕНИТСЯ, И Я ЗНАЮ, КОГДА УМРУ. МНЕ ХОТЕЛОСЬ БЫ УЗНАТЬ, ПОЧЕМУ МОЙ ГОЛОС НИКОГДА НЕ ИЗМЕНИТСЯ, И ХОТЕЛОСЬ БЫ УЗНАТЬ, КАК Я УМРУ; НО БОГ УЖЕ И БЕЗ ТОГО ПОЗВОЛИЛ МНЕ УЗНАТЬ ТАКОЕ, ЧТО НЕ ДАНО ЗНАТЬ БОЛЬШИНСТВУ ЛЮДЕЙ, — ТАК ЧТО Я НЕ РОПЩУ. ТРЕТЬЯ ВЕЩЬ, КОТОРУЮ Я ЗНАЮ, — ТО, ЧТО Я ОРУДИЕ В РУКАХ БОГА; Я ВЕРЮ, БОГ ДАСТ МНЕ ЗНАТЬ, ЧТО ИМЕННО Я ДОЛЖЕН СДЕЛАТЬ, И ОН СКАЖЕТ, КОГДА Я ДОЛЖЕН СДЕЛАТЬ ЭТО. С НОВЫМ ГОДОМ!

Шел январь нашего выпускного года в Грейвсендской академии. Если б я понимал тогда, что он с фаталистической покорностью принимает то, что «знает», мне было бы легче понять, почему он вел себя так, а не иначе — когда весь мир, казалось, восстал против него, а он и пальцем не пожелал пошевелить в свою защиту.

Мы слонялись по кабинетам, где готовилась к выпуску «Грейвсендская могила» — в тот год Голос был вдобавок ко всему еще и ее главным редактором, — когда один совершенно гнусный старшеклассник по имени Ларри Лиш сообщил нам с Оуэном, что «президент Кеннеди потрахивает Мэрилин Монро».

Ларри Лиш — точнее, Герберт Лоренс Лиш-младший (его отец, Герб Лиш, был известным кинопродюсером) — слыл, пожалуй, самым циничным и испорченным во всей Академии. Еще на третьем году учебы от него забеременела одна местная девица, и его мать — совсем недавно разведшаяся с его отцом — до того быстро и умело устроила аборт, что ни я, ни Оуэн так и не узнали, кто была та девица. Ларри Лиш очень многим девчонкам испортил их лучшие годы. Говорят, его мать готова была по первому же свистку отправлять

его подружек на самолете в Швецию; по слухам, она их даже сопровождала в этих поездках — только чтобы убедиться, что они все сделали, как уговорились. После возвращения из Швеции девушки уже больше никогда не желали видеть Ларри. Он был эдаким очаровательным подонком из тех, что умеют произвести впечатление, ослепляя бедноту великосветским обхождением и белоснежными сорочками под смокинг, сшитыми на заказ.

При всем остроумии — даже Оуэна впечатляли эффектные статьи Лиша в «Грейвсендской могиле», — его в душе ненавидели и школьники, и преподаватели. Я недаром говорю «в душе»: что касается школьников, то ни один не в силах был бы отказаться от приглашения на вечеринку к его отцу или матери; что касается преподавателей, то их душевное состояние тоже легко объяснялось: отец Лиша пользовался такой известностью, что многие преподаватели просто побаивались его, а разведенная мать была красивой кокеткой с вульгарными замашками. Уверен, кое-кто из преподавателей мечтал хоть мельком взглянуть на нее в родительский день; да и многие школьники испытывали к матери Лиша сходные чувства.

Нас с Оуэном ни разу не приглашали ни на одну из вечеринок мистера или миссис Лиш; уроженцы Нью-Хэмпшира не так уж часто оказываются поблизости от Нью-Йорка — не говоря уже о Беверли-Хиллз. В Беверли-Хиллз жил Герб Лиш; там устраивались голливудские вечеринки, и те из знакомых Ларри Лиша по Академии, кому посчастливилось жить в окрестностях Лос-Анджелеса, уверяли, что на этих роскошных приемах встречали настоящих кинозвезд, пусть пока еще и не первой величины.

Вечеринки, что закатывала у себя на Пятой авеню миссис Лиш, возбуждали не меньше зависти; соблазнять и шантажировать молодежь — этому занятию Лиши предавались с большим удовольствием. А нью-йоркских девушек — и не только молодых честолюбивых актрис, — по слухам, уговорить заняться «этим» было даже проще, чем преодолеть чисто символическое сопротивление представительниц их калифорнийской разновидности. После развода мистер и миссис Лиш стали бороться за сомнительную сыновнюю привязанность юного Ларри; они оба решили, что путь к его сердцу лежит через обильные пирушки с дорогими потаскушками. Все свое каникулярное время Ларри делил между Нью-Йорком и Беверли-Хиллз. Круг «знакомых» мистера и миссис Лиш на обоих побережьях состоял из людей особой породы, как представлялось многим старшеклассникам Грейвсендской академии, — самых очаровательных людей из всех живущих на земле. Мыс Оуэном, однако, о большинстве из них и слыхом не слыхивали. Но, разумеется, о президенте Джоне Фицджеральде Кеннеди мы слышали; и, разумеется, мы видели все фильмы с Мэрилин Монро.

— Знаете, что мамаша сказала мне на каникулах? — спросил Ларри Лиш нас с Оуэном.

— Погоди, я попробую угадать, — сказал я. — Она собирается купить тебе самолет.

— А КОГДА ОБ ЭТОМ УЗНАЛ ТВОЙ ОТЕЦ, — отозвался Оуэн Мини, — ТО СКАЗАЛ, ЧТО КУПИТ ТЕБЕ ВИЛЛУ ВО ФРАНЦИИ — НА РИВЬЕРЕ!

— В этом году вряд ли, — хитро увильнул Ларри Лиш. — Мать сказала мне, что Кеннеди трахал Мэрилин Монро — и многих других, — добавил он.

— ЧТО ЗА ГНУСНОЕ ВРАНЬЕ! — возмутился Оуэн Мини.

— Это правда, — ухмыльнулся Ларри Лиш.

— ТОГО, КТО РАСПУСКАЕТ ТАКИЕ СПЛЕТНИ, НАДО В ТЮРЬМУ САЖАТЬ! — сказал Оуэн.

— Ты можешь представить в тюрьме мою мамашу? — удивился Лиш. — Это не сплетни. В том-то и штука, что рядом с нашим президентом даже известный бабник Мини покажется девственником — президент имеет любую женщину, какую только захочет.

— ОТКУДА ТВОЯ МАТЬ ОБ ЭТОМ МОЖЕТ ЗНАТЬ? — спросил Лиша Оуэн.

— Она знает всех Кеннеди, — ответил Лиш после довольно напряженной паузы. — А мой папик знает Мэрилин Монро, — добавил он.