Молнии во мгле!
Шрифт:
Хищно схожих на нас, пронеслись…
Монолог старого дота
1
«Год за годом я все глубже ухожу
В Землю. Или Время меня предает
Забвению, как ненужный элемент
Отжившей и отстрадавшей свое Эпохи?
Вместе со мной уходят в небытие
Плещущие в гулких моих отсеках
Голоса. Звонкий смех токаря Иванова.
Добродушный
И срывающийся фальцет очкарика-филолога
Петрова. Мы отстрадали с лихвой за все
Грядущие эпохи вперед. Это я говорю
Вам точно – старый военный дот.
Долговременная. Огневая. Точка.
А на нас ведь продержались когда-то
Вся Россия и мир на этой грешной Земле.
Что там сегодня слагают ваши Поэты.
Мыслями растекаясь по древу, и пытаясь
Коснуться чувств сокровенных? А бывало -
Конопатый Иванов пел: «Тучи над городом
стали. В воздухе пахнет грозой. Далеко за
Нарвской заставой парень идет молодой» молодой».
И подмигивал при этом озорно.
Добродушный Сидоров знал только: «Три
Танкиста, три веселых друга». А Петров
Корпел над стихами. Накатывало на него.
И прятал от начальства важного очки и -
Блокнот. Звали ребята его Профессором.
Любили мальчишку-очкарика одногодки.
Хоть и были его родители « «Врагами народа».
Такие тогда гуляли слухи…
А иногда они замолкали надолго. И.
Бесшумно открыв мои стальные люки.
Всматривались через амбразуры
В светлое ромашковое поле. Прищурив
Глаза, ловили в перекрестии прицелов
Какую-то невидимую цель. А когда
На маневрах долбили в мои бока
Учебными болванками, то душа уходила
В пятки у сержанта Иванова, над чем
Добродушно подшучивал рядовой Сидоров.
И от души возмущался интеллигентный
Ефрейтор Петров. А Иванов посмеивался
Над своими страхами. Но глаза его
Странно темнели, смотря в амбразуру.
И пронзительная вокруг была тишина…
2
Лавиной на нас, дымя газойлем, на-
катывались танки. Ливнем сыпались бомбы.
И лопались оглушительно. Ребята били
Короткими. Мал был боезапас. И СВТ у них
Клинили после третьей обоймы. На
Парадах, конечно, были они хороши…
А над русской равниной – шинельные
Скатки, мельканье обмоток, да стальное
Мерцанье штыков. Контратакуя, они
Кричали «За Родину!» И еще за кого-то
Монументального. Хрипло они
Его короткое, как выстрел, холодное, как
Железо Имя… Но справедливости ради
Надо добавить: с именем этим им и
Смерть была не страшна. На то – война!
Откуда на той высотке – бронеколпак?
Мазали наши «сорокопятки». а МГ поливал
Свинцом. Вдруг на желтый пляшущий огонек.
Извиваясь ужом, пополз с гранатами Иванов.
У которого душа уходила в пятки…
И когда он привстал (далекий!) в обзоре
Амбразуры, откуда смотрели его друзья.
Показался вдруг Иванов маленьким…
Пламень все продолжал содрогаться.
И пули косили бойцов на ромашковой
Равнине… Щупленький Иванов вдруг
Встал во весь рост. На мгновенье
Прикрыл я люки-глазницы. А когда очнулся
То раскатывались над равниной хриплые
Маты и рокочущее грозное – «Ур-рра-раа!»
И шинельные скатки, обмотки. Да холодные
Жала штыков. А в гулких моих отсеках
Рыдал, содрогаясь. Сидоров и неумело
Матерился очкарик Петров, припав
Небритой щекой к СВТ, которая клинила.
чёрт! после третьей обоймы. На бреющем
Выли самолеты со свастиками на брюхах…
«Сорокопятка» огрызалась остервенело.
А мы били короткими. По извилистой
Серой дороге катилось, подпрыгивая.
Тележное колесо. И ржали испуганно
Где-то артиллерийские битюги…
«Мессершмидт», не жалея боекомплекта.
Пикировал на одинокую женщину. И ветер
Железный трепал ее русые, пышные, волосы.
Шли, урча, на восток тягачи и машины.
Сторонясь моих амбразур. А ребята
Стреляли короткими. Но когда у нас
Кончился боезапас, немцы придвинулись
Вплотную и глазели, смеясь, в пустые
Глазницы мои… А в отсеке стонал
Раненый Петров, и готовил связки гранат
Добродушный рядовой Сидоров. И сказал
Он обычным своим хрипловатым голосом:
–Прощай, брат Вилор1.
– (Имя такое
странное было у юноши). А Петров
Нетерпеливо показал глазами на выход -
Идем же, пора! В гимнастерках просоленных
И окровавленных вышли они навстречу
Загомонившим врагам. И к солнцу…
А когда оккупанты, любопытствуя.
Подошли и окружили их, вдруг ахнул
Над русской равниной, качнув тишину, взрыв.
Смертельный и торжествующий! И тугое