Молния Баязида
Шрифт:
– Истамбул уоз Константинополис…
А ведь неплохо получалось!
– Чего, чего ты сказал, Иване Петрович?
– Так… О своем. Вот что, Хевроний, надо бы найти хорошего оружейника, и чем раньше, тем лучше. Долго светиться нам тут ни к чему.
– Понял, – кивнув, тиун надел шапку.
Раничев схватил его за рукав:
– Погоди, сперва доешь.
– Некогда, господине, уж не взыщи, – тиун приложил руку к сердцу. – Скоро уж и смеркаться будет – где ж тогда оружейника сыскать? Пойду в людскую, поговорю…
– Как знаешь, – махнув рукой, Иван
– А что рассказывать-то? – парень грустно улыбнулся. – Дела невеселые…
В общем, получилось так, что после исчезновения Раничева Лукьян осторожно продолжал поиски убийц Панфила Чоги и сватов. Люди все были не из последних, и великий князь Олег Иванович поначалу к расследованию благоволил. Поначалу… А потом вдруг как-то… то ли забыл, то ли не до того ему стало. Лукьян же, не замечая того, действовал все нахальнее, разыскал семьи погибших сватов, опросил родственников и слуг, еще раз съездил в женский монастырь, к матушке Василисе – поискать Таисью. Не нашел, правда, зато много чего про нее узнал: приезжал к ней кто-то в обитель, незадолго до убийств, кто – настоятельница не говорила, но Лукьян не лыком шит оказался, понабрался у Раничева ума да хитрости, быстро сошелся с послушницами – в этом месте рассказа юноша почему-то покраснел – они и описали ему Дарьиного – под таким именем жила в монастыре Таисья – гостя: высокий, красивый, с тоненькими светлыми усиками. Глаза ясно-голубые, холодные – ну, очень приятный с виду господин, а с ним – кособородый слуга.
– Аксен и Никитка Хват, – кивнув, усмехнулся Иван.
Лукьян согласился:
– Вот и я так подумал. Начал было про Аксена побольше расспрашивать, и у наших воев – я уж тогда десятником был – и у тех, кто в княжьем дворце стражу держит… – парень вздохнул. – Вот тогда-то мне хвост и прижали. А ведь предупреждал же Авраамий! Да не внял, куда там. Так все гладко складывалось, один к одному. И Таиська эта, и Аксен, и слуга его кособородый. Кстати, слуга этот заказывал одному кузнецу ордынские стрелы, про то мне Софроний проговорился, дьяк, уж пришлось его напоить ради дела.
– Так он жив еще, кочерыжка сквалыжная? – удивился Раничев. – А я уж думал, сгинул давно.
– Жив, жив, – юноша хохотнул. – Что ему сделается? Говорят, в обители дальней – келарем.
– Вот как?! Ну, ну… – Иван задумался.
– Я и кузнеца бы того сыскал, – продолжал свой рассказ Лукьян. – Да не дали. Послали в Пронск – обоз охранять княжий – да в пути тот обоз и разворовали, а я виноват. Схватили, били кнутом, да в поруб. Сейчас вот в Переяславль повели, на суд княжий. Ну, ты знаешь, кто тем судом заправляет.
– Феоктист.
– Он, гад. Казнили б меня, в том нет сомнений. Спасибо, выручил.
Раничев поднял чарку:
– Не только о тебе пекусь. Человечек мне нужен воинский – умелый, надежный… вроде тебя.
– И зачем тебе такой человек? – пытливо поднял глаза Лукьян.
– Оброчных моих научить оружному бою. Не только мечами махать да копьями – но и чтоб, как наступать, как обороняться – знали. Сумеешь?
Лукьян кивнул,
– Вот за это и выпьем! Ну что, пошли в людскую, посмотрим – сыскал там мой тиун кузнеца?
В людской зале народу было куда как больше, нежели в той, где только что сидели Раничев и Лукьян, видно, не так-то и много было в Угрюмове ВИП-персон. Мастеровые, запоздавшие с ярмарки крестьяне, мелкие торговцы, подьячие – все пили крепкий медовый перевар, запивая брусничной бражкой. Над длинным столом висел стойкий запах гнилой капусты и вонючий дым от сальных светильников. Кто-то спал, положив голову прямо на стол, а кто-то уже скатился под лавку и храпел там, блаженно во сне улыбаясь, и сидящие невзначай пинали бедолагу ногами. Иван поискал глазами Хеврония – не нашел ни тиуна, ни своих оброчников. Сидевший на углу стола мужичок в расстегнутом армяке вдруг вскинулся и заблажил, размазывая по лицу пьяные сопли:
– Увели, увели мою Настену, дочку… Увели-и-и…
Заплакав, он рухнул головой в миску с капустой.
– Сомлел, видать, – остановился пробегавший мимо служка. – На улицу б его, освежиться…
– Так помоги, – обернулся к нему молодой лохматый парень в зипуне и лихо сдвинутом набекрень заячьем треухе. – Посейчас его и выведем. Эй, Михайло, вставай! – он с силой потряс спящего.
– Настена моя, – снова забурчал тот. – Настена…
– Чего он так убивается-то? – спросил служку Лукьян.
Тот махнул рукой:
– Дочь у него пропала. Говорят – красивая. А, не он первый, не он последний, много тут пропадает и дев и отроков.
– Ну-ка, ну-ка, – вспомнив сгинувших на болоте мальцов, Раничев насторожился. – Как это – пропадают?
– А так, – служка был явно доволен представившейся возможностью передать приезжим последние слухи. – Вот, третьего дня сразу три девицы пропали, сестры, а допреж того – двое отроков. Пошли мимо старого кладбища – с тех пор никто их и не видел. Знающие люди говорят – без оборотня не обошлося.
– Оборотень? – переспросил Иван. – А что, растерзанные тела где-нибудь находили?
Служка захлопал глазами:
– Да нет, вроде бы не было такого.
– Значит, не оборотень.
– Вот! – всплеснул в ладоши корчемный. – И я говорил, что не оборотень! Милентий Гвоздь, покойничек, без отпевания в земельку зарытый, он и ворует людишек. Выберется из могилы, схватит – и с собой, – служка перекрестился. – Потому и нету растерзанных.
– Значит, говоришь, много людей пропало?
– Много, господине. И все – молодежь.
– А случайно не было из пропавших каких-нибудь хромых или кривых, или там особо уродливых?
– Нет, господин. Все как на подбор.
– На подбор, значит… – погруженный в задумчивость, Раничев медленно направился в покои. Не забыть бы спросить Хеврония…
А ведь едва не забыл! Тиун прибежал утром, едва Иван проснулся:
– Вставай, господине. Отыскался оружейник-кузнец.
– Отыскался? – обрадовался Раничев. – Ну так идем же к нему скорее.