Молодая Екатерина

Елисеева Ольга Игоревна

«Однажды, когда я, по обыкновению, читала у окна, — вспоминала императрица, — я увидела, как шли мимо граф Кирилл Разумовский и князь Петр Репнин. Я их позвала… и поговорила с ними несколько минут. Чоглокова, окна которой выходили в ту же аллею, это заметила и влетела, как фурия, в мою комнату, чтобы меня побранить… Она и их выбранила… Граф Разумовский резко ответил ей, что… придраться к нему могут лишь те, кто повсюду любят устраивать Тайную канцелярию» [342] .

342

Екатерина II. Записки // Слово. 1989. № 3. С. 76.

А

вот в 1749 г. Чоглоковы охотно принимали Разумовского, и домашняя Тайная канцелярия не препятствовала его ухаживаниям. Так что остановило Екатерину?

Осторожность. Только что закончившееся дело Лестока приучило ее к подозрительности. Она ждала провокаций от канцлера, которому покровительствовал фаворит. Было естественно предположить, что, вовлекая великую княгиню в любовную интригу, брат временщика хочет скомпрометировать ее. Ответить на его намеки значило погубить себя. И Екатерина предпочла не понять столь красноречивого поведения — 40 верст в день.

Сам Кирилл не решился пойти на откровенный разговор. Оробел. Ему, оказывается, очень нравилась царевна. Позднее он стал близким другом Екатерина, участвовал в заговоре на ее стороне, но до признания прождал 20 лет и сумел выговорить его, только когда для обоих чувства юности уже не имели значения.

«Заговор по всей форме»

Дознание по делу Лестока было лишено логики: лейб-медика обвиняли в попытке устройства переворота сразу и в пользу молодого двора, и в пользу Ивана Антоновича. Однако это не остановило Елизавету. Подозрительная от природы, она чувствовала шаткую почву под ногами и позволяла Бестужеву запугивать себя мнимыми и настоящими заговорами. С самого воцарения ей угрожала тень Брауншвейгского семейства, с одной стороны, и племянник, имевший неоспоримые права на престол — с другой. Так естественно было соединить обе опасности в лице одного виновника.

Но на деле комплоты зрели порознь. Согласно донесениям французского посла графа Луи Дальона (д’Альона) и датского — графа Рохуса Фридриха Линара, родовитая знать склонялась в пользу Ивана Антоновича, но были и те, кто связывал надежды с великокняжеской четой. Порой кажется, что, оставив в живых малолетнего свергнутого императора, Елизавета пошла на поводу у своего доброго сердца — не захотела проливать кровь. Однако, если присмотреться внимательнее, она поступила очень умно. При наличии двух претендентов на корону у всех недовольных был не одни центр притяжения — великий князь или Иван Антонович, — а два. Это дробило силы, вызывало несогласия в среде оппозиционеров и в конечном счете сталкивало их друг с другом, а не с императрицей.

Зимой 1749–1750 гг. государыня тяжело заболела. Она почти не выходила из покоев, придворные говорили о ее скорой кончине. Вспоминали искусного Лестока: теперь-де некому помочь умирающей. В донесениях Дальона сообщалось о «тайных сборищах» родовитых особ, на которых высказывались предложения «арестовать великого князя и его супругу» и вернуть корону несчастному Ивану Антоновичу. Линар добавлял, что «число лиц, замешанных» в подобных совещаниях, «было весьма велико». В другое время они ссорились между собой, но теперь объединились, «ибо всем в равной мере грозил кнут» [343] . Поправившись, Елизавета начала расследование.

343

Лиштенан Ф. Д. Указ. соч. С. 197–198.

Казалось, ее официальный наследник Петр Федорович — тоже сторона пострадавшая. Однако и он не ушел из круга подозреваемых, чему способствовало дело поручика Бутырского пехотного полка Иоасафа Батурина. «В начале зимы я увидела, что великий князь очень беспокоится, — вспоминала Екатерина. — …Он больше не дрессировал своих собак, раз по двадцать на дню приходил в мою комнату, имел очень огорченный вид,

был задумчив и рассеян; он накупил себе немецких книг… часть их состояла из лютеранских молитвенников, а Другая — из историй и процессов каких-то разбойников с большой дороги, которых вешали или колесовали. Он читал это поочередно, когда не играл на скрипке». Подобной литературой Петр сам распалял и запугивал себя, а потом начинал молиться. «Так как он обыкновенно недолго хранил на сердце то, что его удручало… то я терпеливо выжидала, что он мне скажет. Наконец, однажды он мне открыл, что его мучило».

Все лето в Раеве, пока Кирилл Разумовский охотился на Екатерину, великий князь рыскал по окрестным лесам со сворой собак. Он рано уходил и поздно возвращался, жена видела его только за столом. «Чоглоков получил от обер-егермейстера под предлогом развлечения великого князя две своры: одну из русских собак… другую из французских или немецких». Надзиратель забрал себе русскую, а Петр — иностранную. Почти все его время проходило или в лесу, или за приготовлениями к охоте, причем молодой человек вникал во все мелочи и постоянно торчал на псарне.

Трудно не разглядеть в действиях обер-егермейстера Алексея Разумовского особый план. Наследника отвлекли от того, что происходило у него дома. Кирилл приезжал к обеду, видел на нем великого князя, который сразу после стола уходил, и оставался до ужина в компании Екатерины. Потом царевна, гость и обер-гофмейстерина вечерили, Кирилл уезжал, а Петр заваливался домой, когда супруга уже спала.

Нашей героине, вероятно, казалось, что самое интересное творится вокруг нее. Однако великий князь имел все основания утверждать обратное: его чуть не втянули в полновесный заговор. Петр все время проводил в обществе егерей, приставленных к его своре, и, как признавалась Екатерина, «коли пошло начистоту, он связался с этими людьми, закусывал и выпивал с ними». Уместно будет подчеркнуть, что охотники, как и собаки, были присланы от обер-егермейстера. Они-то и свели Петра Федоровича с Батуриным.

«В Москве стоял тогда Бутырский полк, — писала Екатерина. — В этом полку был поручик (по другим источникам, подпоручик. — О.Е.) Асаф Батурин, весь в долгу, игрок и всюду известный за большого негодяя, впрочем, человек очень решительный». Через егерей, с которыми Батурин неизвестно как познакомился, он стал добиваться свидания с великим князем, упирая на свою «преданность» и на то, что «весь полк с ним заодно». Сначала Петр испугался, но постепенно дал себя уговорить. Поручик подкараулил его в лесу «в укромном местечке», пал на колени и поклялся «не признавать никакого другого государя, кроме него». Услышав такие слова, Петр якобы дал шпоры лошади и ускакал, оставив соблазнителя на коленях.

Вскоре ему передали, что Батурин арестован и перевезен в Преображенское, где была Тайная канцелярия. Екатерина замечала, что муж «дрожал за своих охотников и очень боялся быть замешанным». Несколько дней спустя егеря тоже были взяты под стражу. Великая княгиня ободряла мужа, говоря, что его единственная вина — «дурная компания». Но Петр продолжал трястись. «Говорил ли он мне правду? — рассуждала Екатерина. — Я имею основания думать, что он убавлял, передавая о переговорах, которые вел».

Некоторое время спустя егерей выпустили, но приказали покинуть Россию (все они были иностранцы). Охотники сумели передать великому князю, что не назвали на допросах его имени, «вследствие чего он прыгал от радости». «Что касается Асафа Батурина, то его нашли очень виновным… Он замышлял ни более ни менее как убить императрицу, поджечь дворец и этим ужасным способом, благодаря сумятице, возвести великого князя на престол. Он был осужден после пытки к заключению на всю жизнь в Шлиссельбург» [344] .

344

Екатерина II. Сочинения. М., 1990. С. 321–323.