Молодая элита
Шрифт:
Она может отбирать способности Элиты и возвращать их вновь. Всё это время моя младшая сестренка обладала силой, превосходящей силу всех остальных. В моей голове мелькают сотни возможностей использования этой силы.
— Ты мальфетто, как и я, — шепчу я, рассеянно глядя на висящую перед нами розу. — Ты — Элита.
Виолетта отводит взгляд, и я осознаю, что она стыдится.
— Как ты могла держать это в секрете от меня? — Мой голос резок от злости. — Как могла смотреть на то, как я страдаю одна?
— Я боялась, — отрывисто отвечает сестра. — Я не хотела тебя обнадеживать и
Кажется, теперь я понимаю Виолетту лучше, чем раньше. Я всегда считала ее доброй и наивной. Но, возможно, доброта и наивность были ее своеобразным щитом. Возможно, она всегда знала, как нужно себя вести. Я отталкивала от себя людей, она же защищала себя, стараясь всем понравиться. Если ты нравишься, то к тебе относятся хорошо. Она держалась тихоней, и от отца доставалось мне одной.
— Я видела, как с тобой обращается отец, — тихо признается Виолетта и ненадолго умолкает. — Я боялась, Аделина. Отец любил меня… так как я могла ему об этом рассказать? Иногда я воображала себе, как говорю ему: «Папа, я мальфетто. Я обладаю сверхъестественной силой, потому что могу забирать и отдавать силу Аделины». Я была ребенком. Напуганным ребенком. Я не хотела его потерять. Поэтому убедила себя, что не похожа на других мальфетто, что я лучше их, потому что у меня нет меток. И как я могла рассказать об этом тебе? Ты бы захотела поэкспериментировать, и отец мог застать нас вдвоем за этим занятием.
— Ты не стала мне помогать, ты хотела, чтобы я справлялась сама, — шепчу я.
Она избегает моего взгляда.
— Прости, Аделина.
Прости. Как всегда. Да чем помогут все эти извинения?
Я закрываю глаз и опускаю голову. Плещущая внутри меня тьма омывает берега сознания, жаждая освободиться. Я столько лет страдала в одиночестве, глядя на то, как отец обласкивает вниманием дочь, которую считает нетронутой и невинной, одна страдала от вспышек его гнева, думая, что сестра, в отличие от меня, чиста и безупречна. А она смотрела на это, не желая ничего менять.
— Я рада, что ты убила его, — тихо добавляет Виолетта. Ее лицо непривычно ожесточается. — Я об отце. Я рада, что ты это сделала.
Я не знаю, что на это сказать. Никогда не думала, что услышу такое от своей сестры. От этих ее слов тяжесть, сдавившая грудь, чуть отпускает. Я напоминаю себе, что сестра пошла к Терену умолять о том, чтобы мне сохранили жизнь. Что она рисковала собой. Я напоминаю себе, как она заплетала мои волосы в косу, как спала со мной в грозовые ночи.
И могу лишь кивнуть.
В мои мысли врывается поднявшийся над нашими головами шум. Звонят колокола на Башне Инквизиторов. Должно быть, Терен собирается произнести речь. Мы обе некоторое время прислушиваемся к доносящимся до нас звукам, но разобрать слов не получается. Более-менее слышен только колокольный звон и приглушенный топот сотен шагов.
— Там готовится что-то важное, — говорю я и показываю, чтобы сестра вставала. Нужно подняться повыше, если мы хотим узнать, что происходит. — Сюда.
Мы идем дальше по туннелю, пока он не разветвляется на три узких коридора.
Площадь заполнена людьми. Те со всех сторон окружены Инквизиторами. В каналах лениво покачиваются гондолы. Движение по воде в это утро запрещено.
— Что происходит? — спрашивает Виолетта.
— Не знаю, — отвечаю я, оглядывая толпу и Инквизиторов.
Придется подождать. Я истощила свои силы, поэтому нам нельзя появляться открыто на площади с таким огромным количеством людей и рисковать быть узнанными кем-нибудь из стражей. Я задерживаю дыхание, когда отряд Инквизиторов строем проходит мимо нашей улочки. Я так сильно вжимаюсь спиной в стену, что кажется, могу в ней раствориться.
Стражи не замечают нас, и я тихо выдыхаю.
Хватаю сестру за руку и тяну нас в тени. Мы медленно и осторожно петляем по извилистым улицам, пока не оказываемся прямо рядом с главной площадью. Здесь мы приседаем, прячась в тенях моста через канал, и наблюдаем за тем, как площадь еще больше заполняется людьми.
Так много людей обычно собирается на площадях в рыночные дни, но этим утром все ведут себя пугающе тихо, со страхом ожидая, что же огласят Инквизиторы. Я обвожу взглядом крыши, выступы которых украшают статуи богов. Сегодня их заняли Инквизиторы, но даже несмотря на это, где-то там, среди черепицы и дымоходов, должно быть, притаилась Элита.
Я всё еще слаба, но воздух на площади потрескивает от страха — темного и вибрирующего. И он подпитывает меня.
Я улавливаю на балконе Башни какое-то движение. Мелькает бело-золотая мантия — блеск одежд Главного Инквизитора Кенетры, идущего в сопровождении солдат. Я напрягаюсь. Мгновением позже на балконе появляется Терен.
На нем официальный наряд для торжественных случаев — блестящие белые доспехи под струящейся белой мантией с золотыми узорами. Плотный плащ крепится на его плечах и лежит за спиной тяжелыми складками. На балкон как раз падают солнечные лучи — что и было задумано дворцовым дизайнером — и Терен сияет, озаренный их светом.
Затем я замечаю, что он привел с собой пленника.
У меня вырывается вздох, сердце сжимается.
Два Инквизитора удерживают между собой закованного в цепи парня с длинными черными волосами. Его дорогие алые одежды порваны и испачканы. Он запрокидывает голову, когда Терен приставляет к его горлу меч. Его лицо угрюмо, но я сразу его узнаю.
Рафаэль.
Это по моей вине он тут.
Терен поднимает свободную руку.
— Граждане Эстенции, — обращается он к народу. — С тяжелым сердцем приношу я вам эти новости. — Он делает паузу. — Король умер. Править будет Ее Величество королева Джульетта. Завтра вечером на арене Эстенции пройдут похороны короля. Ваше присутствие обязательно.