Молодость века
Шрифт:
Даже мне, часто общавшемуся с ним, все эти его качества раскрылись только впоследствии, в условиях подполья, когда совместные испытания сблизили нас навсегда — до последних дней его жизни.
В тот вечер, когда я зашел к Ордынскому, он еще работал. Методическими движениями он брал бумаги — одну за другой — из лежавшей на столе металлической корзинки, читал их, правил, делал пометки и аккуратно складывал в другую — для отработанных документов.
— Виктор Алексеевич, не хотите ли пройтись?.
Ордынский вынул из
— Если вам угодно. Я освобожусь минут через пять…
Мы вышли на Крещатик и молча пошли в сторону парка — к Днепру…
Город, с его улицами, фонарями, музыкой, доносившейся из кафе, голубым сумраком над рекой, женщинами и мужчинами, которые сидели, обнявшись, на скамейках, жил прежней жизнью. Огненное кольцо еще не сомкнулось вокруг него.
Ордынский посмотрел на меня.
— Что-то вы сегодня молчаливы…
— Не могу еще оценить значение потери Харькова…
— По-моему, оно очевидно: овладение Харьковом открывает кратчайшую дорогу на Москву…
— Я имею в виду не это. Деникин со времени падения монархии ничего не понял и ничему не научился. Для того, чтобы восстановить власть помещиков и фабрикантов, ему нужно иметь в тылу огромную армию, и преимущественно офицерскую. Ее у Деникина нет. Даже чтобы начать наступление, ему придется прибегнуть к всеобщей мобилизации, которая его погубит…
Ордынский помолчал, потом сказал:
— Не знаю… У крестьянства наступит перелом, и оно восстанет. Это ясно. Весь вопрос во времени: какой срок требуется для этого. С какой быстротой будет идти наступление Деникина на Москву, как скоро мы сумеем организовать контрудар. Владимир Ильич все это учитывает, и, вероятно, контрудар будет сокрушительным. Но здесь, на Украине, кроме белых, есть еще и петлюровцы, и поляки. Киев еще не раз будет переходить из рук в руки…
— Что касается петлюровщины, — сказал я, — то она вырождается в бандитизм. Если Деникин будет разбит, от Директории и следа не останется… Поляки — другое дело. Они только что заняли Силезию, Познань, Галицию, часть Литвы и Белоруссии. Неизвестно, где они остановятся и чего они хотят…
У беседки, стоявшей около обрыва над Днепром, мы сели на скамейку. Доносился ровный плеск воды. Красный диск луны вырвался из облаков и залил светом все, бросая на землю тени деревьев.
Ордынский посмотрел на небо и сказал:
— Да, в этом городе еще много прольется крови…
НА ДЕНИКИНСКОМ ФРОНТЕ
25 июня вечером мне было предложено с группой товарищей — С. Винокуровым, В. Грутманом, Н. Вершининым — и небольшим техническим аппаратом выехать в Сумы, где сосредоточивались отступавшие из Харькова части.
Наша задача заключалась в возможно более точном и широком осведомлении о положении, создавшемся на этом участке фронта и примыкавшей
Несколько часов, которые оставались у меня до отъезда, ушли на получение различных инструкций и оформление мандатов. Один из них должны были подписать председатель ВУЦИК Г. И. Петровский и секретарь Г. Ф. Лапчинский.
Г. Ф. Лапчинский был обаятельный человек, умный и приятный.
Заглянул я и в Совнарком. Мирра Гец, секретарь предсовнаркома, сидела грустная за своим столом: ей хотелось на фронт, и она с тоской смотрела на груды бумаг, скопившиеся на столе. М. Л. Грановский, управляющий делами правительства, тоже стремился уйти отсюда и, кажется, вскоре был назначен членом Реввоенсовета 14-й армии. Впечатление было такое, что общий подъем охватил всех и никто не хочет оставаться в тылу.
Когда ночью мы приехали на вокзал, выяснилось, что нет ни вагона, ни паровоза. После довольно энергичных объяснений с начальником станции нам дали паровоз и платформу, на которую мы водрузили несколько ящиков, чтобы было на чем сидеть.
Я не успел взять с собой не только вещи, но даже шинель. Впрочем, дни стояли очень жаркие. Едва мы проехали несколько километров, как стало ясно, что дальше двигаться почти невозможно. Из паровоза, который топили дровами, снопы искр сыпались на платформу.
Луна ярко освещала березовые рощи и бесконечные поля. Пшеница колыхалась, словно убегающие вдаль волны. Ветер свистел в ушах. Навстречу пронесся пассажирский поезд, набитый людьми, каждый из которых не знал, что его ожидает завтра.
Мы пересаживались с места на место, прятались за ящиками — ничего не помогало, укрыться от искр было негде. Следовало на ближайшей станции потребовать замены платформы вагоном, но тогда мы задержались бы по крайней мере на полдня, потому что дефицит в вагонах был страшный. Даже самые срочные военные перевозки выполнялись с трудом и опозданием. Оставался один выход — терпеть и ехать как можно быстрее. На какой-то станции мы попытались достать уголь — ничего не вышло, потому что из Донбасса, захваченного белыми, уже давно ничего не поступало.
Хмурый усатый комендант, с красными, отекшими от бессонницы веками, даже не взглянув на мои мандаты, сказал:
— Верю, что вы едете не гулять! Поймите, дров и тех не хватает! Вчера один эшелон, чтобы продвинуться дальше, прицепил несколько вагонов с сухой рыбой. Вместо угля паровоз топили рыбой. И вообще черт знает что происходит… Ночью какие-то личности почти за гроши продавали водку кавалеристам башкирской дивизии. Вон взгляните в окно…
Я посмотрел и увидел, как десятка два всадников промчались галопом по путям и исчезли за линией в направлении видневшейся недалеко деревушки.