Молодые граждане (Рассказы)
Шрифт:
Ехать с дедом Савелием в ночное считалось у ребят большим счастьем. Можно было и верхом прокатиться и сказки послушать: дед был мастер сказки рассказывать.
— Что ж не взять, — согласился дед Савелий и подмигнул председателю: — Он у нас наездник лихой, с седла не свалится. Поскольку седел у нас и в заводе нет…
Егорка помчался домой.
— Мам! — крикнул он еще с порога избы. — Дай шубачок! Я с дедушкой Савелием в ночное — председатель велел!
— Еще чего выдумал! — рассердилась мать. — Наряд тебе
— Да-к ведь на рыбалку-то я же вчера ходил… — начал было Егорка и осекся.
Помощь неожиданно пришла от отца:
— Ишь ведь: вчера, думаешь! Длинен же для тебя день выдался! А всё заботы да хлопоты. И соснул ты среди дня — вот и разбил себе сутки надвое. Ну, ничего… Пусти его, мать, в ночное. Это ему премия за утрешнюю рыбку да за сеновицы. Он у костерка поспит. Дедушка Савелий за ним присмотрит.
Поворчала мать, поворчала, потом все-таки дала полушубок, да краюху хлеба, да молока бутылку.
Солнце уже село в далекий лес, когда Егорка прибежал в конюшню. Дед Савелий положил полушубок на спину невысокой лошадке мышиной масти и посадил на него Егорку. Выпущенные из конюшни кони, хорошо зная дорогу, сами побежали на берег озера, где для них был огорожен большой выпас. Дед и Егор ехали сзади и степенно беседовали. Они уже выехали за околицу, когда их с обиженным лаем догнал Бобик.
— Верный у тебя дружок, — усмехнулся дед. — Вырастишь — добрым сторожем тебе будет.
— А то как же! — с важностью сказал Егорка. — Чай, волкодава рощу.
Подъехав к выпасу, дед и Егорка слезли с лошадей и закрыли за собой протру. Через пять минут на песке у берега озера весело затрещал, запылал костер, а за ним и другой, рядом. Другой костер очень быстро догорел: он был нарочно сложен из сухих вересковых веток и еловых лап. Они разом вспыхивали, отчаянно дымили и живо гасли.
На месте догоревшего костра дед уложил Егорку: сырой после дождя песок здесь хорошо прокалился, и Егорке было тепло лежать на нем. А в первый костер дед положил толстые сухие поленья, чтобы горели всю ночь.
Ночь обступила небольшой круг, освещенный костром, — точно шатром из темноты прикрыла его. Над дальним лесом гасла заря. Тихо было кругом, только позванивали колокольцы да изредка приглушенно ржали лошади. Над озером вставал густой туман.
Лежа на своем полушубке, Егорка задумчиво смотрел в костер. Там рассыпались и вспыхивали золотые, как зорька, угли. Столбушкой поднимался над ними густой белый дым.
— Расскажи чего-нибудь, дедушка Савелий, — попросил Егорка.
Дед молча набил трубку, достал палочкой из костра золотой уголек, положил его в трубку и придавил своим большим корявым пальцем. Раскурил табак и не спеша начал:
— Расскажу тебе, сынок, про одну малую травку. А ты
Была в одном колхозе луговина, или, сказать, — пожня. Много разных трав росло, и всё самые для скотины едомые, самые что ни на есть кормовистые. Была тут и тимофеевка-трава, и мятник, и пырей, и костер-трава, и ежа, и лисохвост. И был еле малый колосок — так себе травка, простая былиночка: ни красы от него, ни проку.
Ну, хоть он и невелик был ростом, высокие травы на него не обижались.
«Пусть растет, — говорили тимофеевка-трава и лисохвост, покачивая своими мягкими цветочками, похожими на ламповые ежики. — Так приятно смотреть на малышей!»
«Маленько он похож на меня, — говорил мятлик. — И листочки у него узенькие и прическа метелочкой. Подождите, он еще покажет себя!»
А жесткий пырей и костер-трава на него серчали.
«Какой с него прок! — говорили они. — Только под ногами у нас путается да нашу пожню бесславит. Наше сено человеку по колено, а этот малыш — что ландыш».
«Как есть ландыш! — добавляла колючая ежа. — Только без запаха. Какой с него толк?»
Пришел сенокос, застрекотала на пожне сенокосилка — полегли травы на землю — и стали сеном.
Свезли то сено колхозники в район, сдали государству. От государства благодарность получили:
«Спасибо, колхознички! На удивленье у вас сено приятное. Прямо из него хоть духи делай».
Накормили тем сеном колхозники лошадей да коров; жуют лошади да коровы — не нажуются, нюхают — не нанюхаются.
Набили тем сеном колхозники сенники себе; спят на нем — не нахвалятся: уж больно дух от того сена легкий да приятный, уж больно сны на тех сенниках сладкие снятся!
А все от того колоска от малого: как скосили его, так и взялся от него дух, что от ландыша весной.
Вот ты и примечай, сынок: где на лугу тот простенький колосок имеется, где ему среди высоких трав хорошо расти, — там сено будет самое лучшее, славное будет сенцо, духовитое! А нет на лугу душистого колоска, простой малой душицы-травки, — и нет от сена того духа, нет от него людям той радости.
Тут дед Савелий кончил попыхивать своей трубкой, вынул ее изо рта и взглянул на Егорку.
Подперев голову рукой, Егорка крепко спал.
Дед Савелий встал и плотно прикрыл его свободной полой полушубка.
Подбежал Бобик; он долго гонял на берегу лягушек и притомился.
— Ну, волкодав, — посмеиваясь, сказал дед, — садись, карауль хозяина! Такая уж твоя собачья должность.
Бобик весело замахал хвостом в ответ, как будто соглашаясь бодро нести всю ночь караульную службу. Но когда дед, поправив поленья в костре, опять перевел на него глаза, щенок тоже спал, прикорнув к ногам Егорки.
— Нахлопотались, — прошептал дед Савелий. — Малыш-Ландыш.
И опять запыхал своей трубкой.