Молот Валькаров

Вы – обычный человек, нормальный индивидуум. Вы живете обычной жизнью в обычном мире. И вдруг за один день, за несколько часов одного дня, все вокруг вас рушится, расползается, как промакашка под дождем, и вы открываете, что шагнули прямо ОТСЮДА в бездонные черные глубины космоса, не имеющего ни начала, ни конца, ни одной знакомой истины-соломинки, за которую можно было бы зацепиться.

Именно это и случилось с Нейлом Бэннингом. Ему исполнился тридцать один год, он работал коммиворяжером нью-йоркского издателя,

был здоров, хорошо сложен и доволен своей работой. Он ел три раза в день, был недоволен налогами и временами подумывал о женитьбе. Но все это было до его поездки в Гринвилль.

Все получилось совершенно случайно. Деловая поездка по западному побережью, осознание того факта, что поезд всего в сотне миль от места, где прошло его детство, и внезапное сентиментальное решение. Три часа спустя ярким весенным днем Нейл Бэннинг вышел из вагона в маленьком городке штата Небраска.

Он взглянул на голубую равнину неба с пятнышками облаков на ней, перевел взгяд на широкую, сонную главную улицу и улыбнулся. Ничего не изменилось. Такие городки, как Гринвилль, неподвластны времени.

Возле вокзала стояло одинокое такси. Водитель, скуластый молодой человек, с неописуемой кепкой на затылке, положил багаж Бэннинга в машину и спросил:

– В отель «Эксельсиор», мистер? Это лучший.

– Отвезите туда багаж. Я пройдусь пешком, – ответил Бэннинг.

Молодой человек посмотрел на него.

– В любом случае платите пятьдесят центов. Прогулка у вас выйдет длинная.

Бэннинг заплатил водителю.

– И все-таки я пойду пешком.

– Деньги ваши, мистер, – пожал плечами водитель, и машина отъехала.

Бэннинг зашагал по улице, а свежий ветер прерии трепал полы его пальто.

Бакалейная лавка, дом лесозаготовителной компании, железоскобяные изделия старого Хортона, парикмахерская Дела Паркера. Тяжеловесный парралелепипед мэрии. На молочной закусочной появилась новая реклама – колоссальное изображение конусообразного стаканчика мороженного, а Хивэй-гараж стал больше, добавился участок, заполненный сельскохозяйственной техникой.

Бэннинг шел медленно, растягивая время. Встречные смотрели на него с открытым, дружелюбным любопытством жителей Среднего Запада, и он сам вглядывался в их лица, но ни одно не казалось знакомым. Да, десять лет отсутствия – это много. Однако должен же встретиться хоть один знакомый, должен же хоть кто-то поприветствовать его в родном городе! Десять лет – все-таки НЕ ТАК УЖ МНОГО.

Он повернул направо у здания старого банка и пошел вниз по Холлинз-стрит. Два больших, редко застроенных квартала. Дом-то, во всяком случае, должен стоять по-прежнему.

Дома не было.

Бэннинг остановился, огляделся по сторонам. Все верно. То же самое место и дома по обеим сторонам улицы точно такие, какими он запомнил их, но там, где должен был бы стоять дом его дяди, не было ничего, кроме заросшего сорняками пустыря.

«Сгорел, – подумал он. – Или перенесли на другое место.»

Но сам с беспокойством чувствовал, что здесь что-то не так. Дом не так-то

просто стереть с лица земли. Всегда что-нибудь остается – груда булыжника в том месте, гед засыпан подвал, контуры фундамента, следы старых дорожек, деревья и цветочные клумбы.

Здесь же ничего похожего – лишь заросший сорняками пустырь. Казалось, здесь никогда и не бывало ничего другого. Бэннинг огорчился – дом, в котором ты вырос, становится частью тебя самого, это центр вселенной твоего детства. Слишком много воспоминаний связано с ним, чтобы можно было легко смириться с потерей. Но кроме огорчения он чувствовал и недоумение, смешанное со странным беспокойством.

«Грегги должны знать, – подумал он, направляясь к соседнему дому и поднимаясь по ступенькам крыльца. – Если только они все еще живут здесь.»

На стук из-за угла, с заднего дворика, вышел незнакомый старик – розовощекий веселый маленький гном, держащий в руках садовую мотыгу. Он был не прочь поговорить, но, похоже, совершенно не понимал вопросов Бэннинга. Продолжая покачивать головой, он наконец сказал:

– Ты ошибся улицей, парень. Здесь поблизости никогда не жил никакой Джесс Бэннинг.

– Это было десять лет назад, – объяснил Бэннинг. – Наверное, до вашего приезда сюда...

Старик перестал улыбаться.

– Послушай, я – Мартин Уоллес. Я живу в этом доме сорок два года – спроси кого угодно. И я слыхом не слыхивал о каком-то Бэннинге. К тому же на этом пустыре НИКОГДА НЕ БЫЛО дома. Я-то уж знаю. Этот участок – мой.

Холодок неподдельного страха коснулся Бэннинга.

– Но я жил в доме, который там стоял! Я провел в нем все свои мальчишеские годы, он принадлежал моему дяде. Вас тогда здесь не было, а тут жили Грегги, у них была дочь с двумя соломенного цвета «поросячьими хвостиками» на голове, и мальчик, по имени Сэм. Я играл ...

– Слушай, – прервал старик. Вся его дружелюбность исчезла, теперь он выглядел наполовину рассерженным, наполовину встревоженым. – Если это шутка, то она не смешная. А если ты не шутишь, значит ты или пьяный, или сумасшедший. Убирася!

Бэннинг глядел на старика и не двигался.

– Как же так, сказал он, – вот и яблоня, на краю вашего участка – я упал с нее, когда мне было восемь лет, и сломал запястье, такие вещи не забываются.

Старик выронил мотыгу и попятился в дом.

– Если ты не уберешся отсюда через две секунды, я вызову полицию. – С этими словами он захлопнул дверь и запер ее изнутри.

Бэннинг свирепо смотрел на дверь, злясь на себя из-за того, что холодные иглы страха стали острее и вознзались в него все глубже.

– Этот старый маразматик просто свихнулся, – пробормотал он, и снова посмотрел на пустырь, а потом на большой кирпичный дом напротив и направился к нему. Он помнил, что дом был очень хорошим, под стать людям, жившим в нем. Там жили Льюисы, и у них тоже была дочь, с которой он ходил на танцы, ездил на пикники, работал на сенокосе. Если они по-прежнему живут зедсь , то должны знать, что же случилось.